Читать книгу "Крестьяне - Оноре де Бальзак"

Графиня де Монкорне ушла в свои мечты, а Олимпия, сочувствуя этим мечтам, не нарушила молчания.

— Она честная девочка? — спросила графиня, словно отрываясь от своих грез.

— Можете на нее положиться, как на меня, — ответила г-жа Мишо.

— Не болтливая?

— Могила!

— Благодарная?

— Ах, сударыня, иной раз она так льнет ко мне, столько в ней смирения! Просто ангел; целует мне руки и говорит такие слова, что сердце разрывается... Позавчера она меня спросила: «Можно ли умереть от любви?» — «Почему ты об этом спрашиваешь?» — «Чтобы узнать, а может, это болезнь!»

— Она так сказала? — воскликнула графиня.

— Если бы я помнила все ее слова, я бы вам еще не то рассказала! — промолвила Олимпия. — Можно подумать, что она перечувствовала больше, чем я.

— Как тебе кажется, дружок, могла бы она заменить тебя? Мне очень трудно обойтись без моей Олимпии, — сказала графиня, как-то грустно улыбнувшись.

— Пока еще нет, сударыня, она еще слишком молода; но года через два — вполне. Кроме того, если понадобится удалить ее отсюда, я вам скажу. Ее надо еще учить, она ровно ничего не знает. Дедушка Женевьевы, старик Низрон, скорее даст отрубить себе голову, чем скажет неправду. Он лучше с голоду умрет, а чужого не возьмет ни крошки; уж такие у него убеждения, и внучка его воспитана в тех же понятиях. Пешина стала бы считать себя вашей ровней, дедушка Низрон сам говорит, что воспитал ее республиканкой, точно так же, как дядя Фуршон готовит из Муша бродягу. Я только посмеиваюсь над ее выходками, но вас они могли бы рассердить. Она в вас почитает только свою благодетельницу, а не человека благородного звания. Что тут поделаешь! Пешина дика, как ласточка. Кровь матери сказывается в ней.

— А кто ее мать?

— Как, сударыня, вы не знаете этой истории? — спросила Олимпия. — Так вот, сын Низрона, бланжийского церковного сторожа, Огюст, красавец, как мне говорили здешние жители, попал во время рекрутского набора в солдаты. Молодой Низрон в тысяча восемьсот девятом году был еще простым канониром в одном из армейских корпусов, когда корпусу этому приказано было быстро двинуться из глубины Иллирии и Далмации через Венгрию, чтобы отрезать отступление австрийской армии в том случае, если император выиграет сражение при Ваграме. Мишо мне рассказывал про эту Далмацию, он там был. Низрон, видный мужчина, покорил в Заре сердце одной черногорки; дочь гор, как видно, не чуралась французских солдат. Молодая девушка — звали ее Зена Краполи — погубила себя в глазах соотечественников, и после ухода французов ей уже нельзя было остаться в своем городке — там ее ругали «француженкой»; она последовала за артиллерийским полком и после заключения мира вернулась с Низроном во Францию. Огюст просил разрешения жениться на черногорке, она уже была тогда беременна Женевьевой, но бедная женщина умерла в Венсене от родов, в январе тысяча восемьсот десятого года. Все документы, необходимые для заключения брака, пришли несколько дней спустя. Огюст Низрон написал отцу, чтобы тот приехал за ребенком, захватив с собой из деревни кормилицу, и взял бы младенца на свое попечение. Он рассудил совершенно правильно, потому что сам был вскоре убит осколком снаряда под Монтро. Маленькую далматку окрестили в Суланже, назвали Женевьевой, и ее взяла под свое покровительство мадмуазель Лагер, очень растроганная всей этой историей. Такая уж, должно быть, судьба у нашей Пешины — быть на попечении у владельцев Эгов. В свое время дедушка Низрон получил из замка и приданое для младенца, и денежную помощь.

В этот момент графиня и Олимпия, стоявшие у окна, увидели, как Мишо подходит к аббату Бросету и Блонде, которые разговаривали, прогуливаясь по большому песчаному полукругу, сходному с полукругом в конце парка.

— Где же она? — спросила графиня. — После твоих рассказов мне очень хочется повидать ее.

— Она понесла молоко дочери Гайяра к Кушским воротам и, верно, сейчас где-нибудь недалеко, — уже больше часа, как она ушла.

— Ну, тогда я пойду ей навстречу вместе с моими спутниками, — сказала графиня, направляясь вниз.

Когда графиня раскрывала свой зонтик, к ней подошел Мишо и предупредил, что генерал оставляет ее дня на два соломенной вдовой.

— Господин Мишо, — с живостью обратилась к нему графиня, — не обманывайте меня, здесь творится что-то серьезное. Ваша жена напугана, и если в этом краю много людей, похожих на дядю Фуршона, тут вовсе нельзя жить.

— Если бы дело обстояло так, — смеясь, ответил Мишо, — нас бы уже давно не было в живых, потому что нет ничего проще, как отделаться от нас. Крестьяне кричат — вот и все. Но они слишком дорожат своей жизнью и вольным воздухом, чтобы от крика перейти к делу и от проступков к преступлению... Олимпия, верно, рассказала вам, какие разговоры напугали ее, но при теперешнем ее положении она способна испугаться даже своих снов, — добавил он и, беря под руку жену, взглядом дал ей понять, чтобы в дальнейшем она молчала.

— Корнвен, Жюльета! — крикнула Олимпия. — Я ненадолго отлучусь, посмотрите за домом, — распорядилась она, увидав в окне голову старухи кухарки.

Свирепый лай двух огромных собак засвидетельствовал, что наличные силы гарнизона Авонских ворот достаточно внушительны. На лай из кустов высунул голову Корнвен, муж кормилицы Олимпии, типичный старый першеронец, каких можно встретить только в Перше. Корнвен, наверно, был шуаном в 1794 и 1799 годах.

Все последовали за графиней по той из шести аллей, которая вела прямо к Кушским воротам и пересекалась Серебряным ручьем. Г-жа де Монкорне шла впереди с Блонде. Аббат Бросет, Мишо и его жена вели вполголоса разговор о положении в крае, которое только что открылось графине.

— Быть может, такова воля провидения, — говорил священник, — потому что, если графиня захочет, мы сумеем добрыми делами и кротостью исправить здешний народ.

Примерно шагах в шестистах от флигеля, уже пройдя ручей, графиня заметила на дорожке разбитый красный кувшин и пролитое молоко.

— Что случилось с девочкой? — воскликнула она, подзывая Мишо и его жену, направившихся было домой.

— Такое же несчастье, как и с Перетой в басне, — ответил Эмиль Блонде.

— Нет, кто-то внезапно напал на бедную девочку и погнался за ней, — кувшин отброшен в сторону, — сказал аббат Бросет, внимательно рассматривая землю.

— Да ведь это же следы Пешины! — сказал Мишо. — Смотрите, они круто поворачивают в сторону — это признак внезапного испуга. Девочка стремительно кинулась обратно, к флигелю, она хотела вернуться домой.

Все пошли по следам, на которые указывал пальцем начальник охраны, приглядываясь к ним на ходу; он остановился посредине аллеи, шагах в ста от разбитого кувшина, где отпечаток ног Пешины вдруг обрывался.

— Здесь она свернула к Авоне, — сказал он. — Возможно, что кто-то отрезал ей путь к флигелю.

— Но уже больше часа, как она ушла из дому! — воскликнула г-жа Мишо.