Читать книгу "Американская пастораль - Филип Рот"

И это только часть прошедших пяти лет. Малая часть. Все, что он видит, слышит, читает, имеет для него только один-единственный смысл. Нейтрального, не связанного с ним восприятия не существует. Целый год, приезжая в деревню, он упирается взглядом в то место, где стоял магазинчик. Чтобы купить газету, пакет молока или канистру бензина, ему, как и всем остальным жителям Олд-Римрока, теперь нужно ехать до самого Морристауна. И чтобы купить марку — тоже. Деревня состоит практически из одной улицы. Двигаясь на восток, видишь новую пресвитерианскую церковь, здание в псевдоколониальном стиле, на самом деле вообще ни к какому стилю не относящееся, построенное там, где стояла прежде старая пресвитерианская церковь, дотла сгоревшая в двадцатых. Неподалеку от церкви — Дубы, два больших двухсотлетних дуба, гордость округи. Примерно в тридцати ярдах за Дубами — кузница, буквально накануне Пёрл-Харбора переоборудованная в хозяйственный магазин, в котором окрестные жительницы покупают обои, светильники, безделушки и советуются с миссис Фаулер, как лучше украсить дом. В дальнем конце улицы авторемонтная мастерская, в которой хозяйничает Перри Хэмлин, горький пьяница и кузен Расса Хэмлина, занимающийся также плетением тростниковых кресел, а еще дальше расстилаются земли молочной фермы, которой владеет и всем заправляет Пол Хэмлин, младший брат Перри. Холмы, похожие на те, где Хэмлины фермерствуют уже чуть ли не двести лет, тянутся с северо-востока на юго-запад, образуя полосу шириной в тридцать-сорок миль, пересекают северную часть Джерси, со всех сторон обтекая Олд-Римрок, превращаются в цепочку, тянущуюся до Нью-Йорка, а оттуда, уже под названием Кошачий хребет, — до Мэна.

Наискосок от места, где стоял магазинчик, расположено желтое оштукатуренное школьное здание, состоящее из шести классных комнат. Прежде чем они отправили Мерри в школу Монтессори, а потом в полную среднюю школу Морристауна, она четыре года проучилась в этом доме. Дети, которые ходят сейчас в эту школу, каждый день видят место, где прежде стоял магазин, видят его и учителя, и проезжающие по деревне родители школьников. Здесь, в школе, собирается Общественный совет поселка, здесь члены совета устраивают ужины в складчину, здесь проводят голосование, и каждый, приезжающий сюда, видит то место, где стоял магазин, и снова думает о взрыве, об убитом здесь хорошем человеке, о девочке, устроившей этот взрыв, и — в разных пропорциях смешивая сочувствие и негодование — о ее семье. Некоторые ведут себя подчеркнуто дружелюбно, другие (он знает) стремятся избегать встреч. Приходят и письма антисемитского содержания. Это так отвратительно, что потом он несколько дней почти болен. Какие-то высказывания доносятся до него. Какие-то — до Доун. «Всю жизнь живу тут. Никогда прежде такого не было». — «А чего вы хотите? Им тут вообще нечего делать». — «Они казались милыми людьми. Но ведь заранее не угадаешь». Передовица из местной газеты, описывающая трагедию и посвященная памяти доктора Конлона, пришпилена к доске объявлений совета и висит, выставленная на всеобщее обозрение. Швед не может сорвать ее, хотя ему очень хочется, в первую очередь, ради Доун. Можно было надеяться, что, поскольку она вывешена на улице, дождь, ветер, солнце и снег истреплют ее в несколько недель, но она целый год остается и невредимой, и читаемой. Название передовицы — «Доктор Фред». «Мы живем в обществе, где насилие становится все большей обыденностью… нам не понять, в чем причины, и, возможно, мы их никогда не узнаем… гнев, горящий в наших сердцах… мы полны искреннейшим сочувствием к жертве и его близким, к семейству Хэмлин и ко всем жителям Олд-Римрока, пытающимся осознать случившееся и совладать со своими эмоциями… выдающийся человек и прекрасный врач, которого все мы хорошо знали… специальный фонд памяти доктора Фреда… взносы, которые помогут малоимущим семьям в случае необходимости обращения к медицинской помощи… в эти горестные дни мы должны заново объединиться…» Рядом с передовицей статья «Время лечит любые раны», которая начинается со слов «Мы все предпочли бы как можно скорее забыть…», и далее: «…для одних это врачующее время наступит скорее, другим ждать его дольше… Преподобный Питер Бэлистон из Первой конгрегациональной церкви сосредоточился в своей проповеди на поисках добра, которое может принести эта трагедия… сплотив прихожан в общем горе… Преподобный Джеймс Виринг из церкви Святого Патрика произнес глубоко тронувшее всех наставление…» Кроме этой статьи вывешена еще и третья вырезка из газеты, которой решительно нечего делать на этом стенде, но он не может сорвать ее, так же как он не может сорвать и две первые, и она тоже висит на доске целый год. Это интервью с Эдгаром Бартли, рядом с ним, в той же газете, фотография этого Бартли с собакой, опирающегося на деревянную лопату. За спиной у него родительский дом и ведущая к нему свежерасчищенная от снега дорожка. Эдгар Бартли — парень из Олд-Римрока, года за два до взрыва сводивший Мерри в кино. Классом старше нее и такой же высокий, он, как помнится Шведу, смотрелся довольно приятно, но был дико застенчив и несколько странноват. В газете говорится, что это бойфренд готовившей теракт Мерри, хотя, насколько известно родителям, тот выход в кино два года назад был для нее единственным в жизни свиданием с каким-либо молодым человеком. Как бы то ни было, высказывания, принадлежащие, если верить газете, Эдгару, кем-то жирно подчеркнуты. Может быть, кем-то из одноклассников, так, в шутку. Может быть, и сама вырезка с фотографией тоже вывешена здесь в шутку. Но шутка или не шутка, она висит здесь, месяц за месяцем, и Шведу не удается придумать, как от нее избавиться. «Все это кажется нереальным… Никогда не подумал бы, что она может выкинуть такое… Казалась очень приятной девочкой. Никаких злобных высказываний, никогда. Уверен, с ней что-то внезапно случилось… Надеюсь, ее найдут и окажут ей помощь… Я всегда думал, что Олд-Римрок — место абсолютно безопасное. Но теперь я, как и все, невольно оглядываюсь: нет ли кого за спиной. Прежде чем жизнь вернется в нормальное русло, должно пройти время… Но я стараюсь смотреть вперед. Это необходимо. Мне нужно забыть о случившемся. Жить так, будто этого не было. Хотя, конечно же, мне очень горько».

Единственное утешение, дарованное Шведу доской объявлений, — отсутствие на ней статьи, озаглавленной «Предполагаемая террористка умна, талантлива, но „с налетом упрямства“». Эту вырезку он сорвал бы. Отправился бы туда глухой ночью и отодрал. Возможно, эта статья и не хуже, чем множество других, появляющихся в это время не только в их местной еженедельной газете, но и в нью-йоркской печати — в «Таймс», «Дейли ньюс», «Дейли мирроу», «Пост»; в ежедневных газетах штата Нью-Джерси — «Ньюарк ньюс», «Ньюарк стар-леджер», «Морристаун рекорд», «Берген рекорд», «Трентон таймс», «Патерсон ньюс»; в газетах соседнего штата Пенсильвания — «Филадельфия инквайрер», «Филадельфия бюллетень», «Истон экспресс», а также в «Тайм» и «Ньюсуик». После первой недели большая часть газет и телеграфных агентств забывает об этой истории, но «Ньюарк ньюс» и в особенности «Морристаун рекорд» по-прежнему не сдаются. «Ньюс» выделяет для этой темы трех лучших своих репортеров, и обе газеты день за днем рыскают в поисках новых историй о «террористке из Римрока». Ориентированный на местную публику «Рекорд» неустанно напоминает читателям, что бомба в Римроке — самое крупное несчастье, постигшее округ Моррис после 12 сентября 1940 года, когда взрыв на пороховом заводе компании «Эркюль», расположенном примерно в двенадцати милях от Кенвила, унес жизни пятидесяти двух человек и покалечил еще триста. В конце двадцатых в округе Мидлсекс, в одном из переулков на задах Нью-Брунсвика убили священника и церковного регента, а в Бруксайде умалишенный, улизнувший с территории грейстоунской лечебницы для душевнобольных, сначала пришел проведать своего дядюшку, а потом раскроил ему топором череп — все эти истории тоже всплывают опять на поверхность и заново с ужасом пересказываются. Тут же, конечно, и похищение младенца Линдбергов в Хоупуэлле, Нью-Джерси, — кража и убийство крошечного сына Чарльза А. Линдберга, легендарного летчика, первым совершившего перелет через Атлантику. Газеты с жаром вспоминают и эту историю, вновь печатают сообщения более чем тридцатилетней давности о требованиях выкупа, изуродованном тельце ребенка, процессе Флемингтона, перепечатывают выдержки из газет за апрель 1936 года, рассказывающие о казни на электрическом стуле похитителя и убийцы, плотника-иммигранта Бруно Хауптмана. День за днем имя Мерри Лейвоу снова и снова фигурирует в цепочке когда-либо совершенных в округе зверств, несколько раз оно оказывается непосредственно рядом с именем Хауптмана, и все-таки ни одна из этих статеек не ранит его так жестоко, как статья в местной еженедельной газете, характеризующая ее как девочку «с налетом упрямства». В ней есть подтекст — пусть почти незаметный, — указывающий на провинциальную ограниченность, простоватость, а то и просто глупость, который вызывает в нем такую ярость, что выставленность этой статьи на всеобщее обозрение, мысль, что любой может, покачивая головой, прочесть ее на доске объявлений, была бы для него просто невыносима. Что бы там Мерри ни сделала, он воспрепятствовал бы такому освещению ее жизни здесь, рядом со школой, в которой она училась.