Читать книгу "Мы — можем! - Евгений Александрович Морозов"

и, вернувшись на борт последними усилиями, рухнули без признаков жизни. Разбудить их не смогли. Ни тогда, ни позже у нас не было  попыток осудить их. Я сам, грешный, позже попадал в подобные истории не раз. И потому повторяю слова Христа: «Пусть бросит в них камень тот, кто сам безгрешен». А мы все грешны, земные обычные люди. Возможно, моряки более многих, ибо им досталось хлебнуть шилом патоки.

Время шло. Вечерело. Первым пришел в себя старший механик Юра Зайцев. Он растолкал моториста, освежил его парой ведер забортной воды и приказал прогреть двигатели. Потом сделал еще одну попытку поднять командира или помощника.

Не получилось. Тогда он вышел на палубу, осмотрелся и сказал мне:

— Женя, принимай командование кораблем! Пора идти в базу.

Восторг от оказанного мне доверия с самого начала смешался с боязнью оплошать, не оправдать это доверие. Я был достаточно взрослым, чтобы понять, какую ответственность принимаю на себя. И в первую очередь не в юридическом, а в моральном смысле.

Я начал командовать. Прогрели дизеля. Отдали швартовы. Начали сниматься с якоря. И тут судьба, чтобы доказать мне, что в морском деле легких побед не бывает, преподнесла  первый сюрприз. Якорь вышел не чистым.

Поясню для сухопутных граждан: якорь не чист — это означает, что он вышел не свободно, а поднял на себе какую-нибудь бяку -  кабель, трос или чужую якорь-цепь, что произошло в нашем случае. Если быть точным — нам крупно повезло. На лапах нашего якоря зависло две чужих цепи. Одна была калибром не более 8 миллиметров. Мы сняли ее вручную, вытянув на ней хорошенький яхтенный 15-ти килограммовый адмиралтейский якорь. Со второй цепью было хуже. Это была тяжелая якорь-цепь, калибром по меньшей мере вдвое больше, чем наша. Такую штуку на руках не поднять.

Но все же после нескольких неудачных попыток оттянуть чужую цепь от лап нашего якоря я нашел правильное решение, которое потом применял и много позже. Мы продели под чужую цепь  дуплинем хороший пеньковый трос и обтянули его на кнехте. Потом стравили наш якорь и надрезали схватку. Цепь упала. Якорь в этот раз вышел чистым.

Все эти упражнения потребовали времени. И когда мы, аккуратно развернувшись, пошли на выход, уже со стороны Питера накатывались сумерки. Вдобавок над водой поплыл туман. Продолжалось увеличение сложности перехода. Однако механики и матросы работали четко. Мы пиляли строго по Петровскому фарватеру. Волна из-под нашего форштевня раскачивала буи и вехи, пролетающие мимо. Следующая пара была видна с трудом.

Уже на подходах к юго-западной оконечности Вольного на палубу вышел командир. Чувствовалось, что он еще не совсем пришел в меридиан, но это был моряк высшей пробы.

Константин Евгеньевич осмотрелся, врубился в обстановку. Приказал вытащить наверх помощника и скатить его забортной водой. Мальчишки быстро выполнили приказание. Помощник начал прочухиваться. По команде Александринского встал на руль, сменяя моего товарища Сашу Подозерова. Тут он исполнил неожиданный фортель — прокрутил полную циркуляцию непонятно зачем. Но потом лег на курс и повел корабль как положено.

Командир сказал мне:

— Спасибо, Женя. Иди, отдохни. Дальше веду корвет я.

На другой день командир уже в полном здравии дал высокую оценку действиям молодежи. Он зачел наши  подвиги как выполнение внеплановой трудной задачи. Выводы по дальнейшему нашему росту были лестными для нас. Учеба продолжалась.

В полста пятом  году я окончил среднюю школу — тогда десятилетку. Получил аттестат зрелости и сдал экзамены в гидрометеорологический институт на специальность «океанология».

После первого семестра в суровом феврале, когда морозы держались хорошо за минус двадцать по Цельсию, мы провели каникулы в лыжных походах по Финскому заливу.

Тогда еще в Питере не было круглогодичной навигации. Финский залив замерзал целиком. На буере или на лыжах можно было от острова Вольный пройти к мысу Лисий нос или к Петергофу без проблем. Мы жили в довольно прохладных каютах МКЛ-12. Но те плюс десять — двенадцать градусов, которые держались там, позволяли нам нормально отдыхать между лыжными марш-бросками.

Это были последние дни моего пребывания на МКЛ-12. Потом был второй семестр, первые практики. Потом я перевелся на заочный факультет и нанялся матросом первого класса на парусно-моторную шхуну «Профессор Рудовиц» Ленинградского отделения  Государственного института океанографии.

В дальнейшей моей жизни я не встречался с моим первым кораблем.

Где-то в конце пятидесятых годов было приказано  МКЛ-12 и большой охотник проекта 122, бывшие учебными кораблями первого ленинградского морского клуба ДОСААФ, перегнать куда-то на Верхнюю Волгу. Это приказание было выполнено. След моего первого корабля затерялся между Тверью и Костромой.

В семидесятые годы я видел в Костроме в затоне у правого берега Волги корпус малой канонерской лодки без башен и рубки. Идентифицировать его никто не мог на то время. Но сердце защемило.

Взамен отданных кораблей первый морской клуб получил большой охотник проекта 122-буки. Командиром его был назначен Константин Евгеньевич Александринский.

В этом качестве мы встречались с ним уже в семидесятые годы, когда я вернулся с Сахалина и вел на общественных началах морскую секцию при школе, где учились мои дочки.

Когда корпус десятивесельного катера, на базе которого был построен гафельный кэч «Не грусти», понадобилось перегнать с Вольного в яхт-клуб «Балтиец», мы взяли взаймы на «бобике» 8 весел от шестерки и одно от четверки — больше не было.

Где-то года через три я был последний раз в гостях у Командира. Я работал тогда уже в морской спасательной службе. Константин Евгеньевич знал все мои проблемы и все приключения. Он одобрил мои скромные успехи и благословил на дальнейшие подвиги. Нет слов, чтобы выразить, как дорого для меня было это благословение.

Отец мой погиб под Смоленском в сорок первом. Мне рано пришлось стать мужчиной, потому что других мужчин в семье не было.

Но было в моей жизни три человека, авторитет которых  был свят для меня, как отцовский. Первым из них был командир моего первого корабля.

Вечная память ему!