Читать книгу "Рождение человечества. Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования - Виталий Глущенко"

К сказанному остается добавить, что научная разработка понятия суггестии позволила Поршневу указать на ключевое соединение, в котором проблемы глоттогенеза, антропогенеза и социогенеза обнаруживают себя не как три разные, а как единая проблема: в этой точке одновременно начинают свое развитие речь, психика и общество. Вплоть до начала цивилизации (появления письменной речи) человеческая психика суггестивна – не знает разделения на субъект и объект. Психический, говорящий и социальный индивид синкретично слиты.

Второе. В значительной мере сложность концепции Поршнева, ее терминологического и понятийного аппарата, предопределена тем, что человеческая психика в начале истории противоположна нашей. При этом развитие теории Поршнева лежит в русле тенденций развития психологической науки своего времени, что подтверждается практически одновременной разработкой идеи дипластии Поршневым и близких к ней теорий «когнитивного диссонанса» Леона Фестингера и «двойного послания» (double bind) Грегори Бейтсона. А открытие в начале 1990-х годов так называемых «зеркальных нейронов» не только проясняет важный для концепции Поршнева нейрофизиологический механизм подражания, но и может послужить экспериментальному подтверждению предложенной Поршневым теории тормозной доминанты и построенной на ее основе бидоминантной модели высшей нервной деятельности.

Третье. Множество «загадочных» явлений животного мира, которые современные этологи и зоопсихологи пытаются объяснять приписыванием животным субъективности, социальной жизни, мышления, стирая тем самым грань между животным и человеком, можно объяснить при помощи понятия интердикции, не прибегая к антропоморфизации. Корни интердикции уходят вглубь нервной системы позвоночных, где они, вероятно, задействованы в механизме простого переключения рефлексов. Учитывая широкий природный изоморфизм сигналов первой сигнальной системы, наличие явного «интердиктора» для возникновения интердикции необязательно. Вектор общего развития явления интердикции в эволюции позвоночных направлен из точки, где оно служит всего лишь описанием случайного сбоя, поломки рефлекторного механизма, к приобретению им статуса явления, необходимого для выживания вида.

Четвертое. В явлении интердикции материя позволяет нам увидеть in natura отблеск собственного идеального свойства – мыслимости, познаваемости. Оно возникает в связи с раскрытием объективной противоположности между наличием и отсутствием чего-либо и имплицитно несет в себе эту противоположность. Прежде чем начать субъективно ощущать мир вещей в его разнообразии, – а вместе с ним и объективную реальность мира, – человек получает возможность ощущать отсутствие необходимых вещей. Первое слово ребенка – не просто интердикция (по Поршневу), но контринтердикция, так как оно не просто выражает «запрет» на получение им требуемой вещи, но и отклоняет этот «запрет» тем, что необходимая вещь «проявляется» в слове. Таким образом ребенок предохраняет себя от фрустрации.

В снятом виде интердикция сохраняется во всех аспектах речевого взаимодействия: произнесение определенного слова с определенной интонацией тем самым отменяет произнесение всех других слов и других интонаций; общаясь о чем-то, мы тем самым отклоняем общение о чем-то другом. Примером проявления у человека интердикции «в чистом виде» может служить младенческий плач, характерный только для нашего вида.

С появлением троглодита (палеоантропа), у которого явление интердикции заняло место безусловно необходимого для его жизнедеятельности, запустился эволюционный механизм самоотрицания интердикции. Этот механизм реализовался в человеке (неоантропе), в архитектонике коры головного мозга которого присутствуют новообразования (префронтальные отделы), наделяющие его свойством особой податливости на интердикцию – свойством, полезным не ему, а его предковому виду. Корни этого противоречия можно наблюдать в нейрофизиологических особенностях отряда приматов в целом, эволюции которого одинаково свойственны две линии: на развитие повышенной лабильности нервной системы, обеспечивающей устойчивость к неврозам за счет реализации неадекватного рефлекса, и на развитие высокой имитативности. При том что неадекватный рефлекс обладает повышенной имитатогенностью, такое сочетание само по себе создает угрозу возникновения фатальных для популяции ситуаций. Достигнутые в ходе эволюции отряда приматов сверхлабильность и гиперимитативность у неоантропа функционально превратились в свою противоположность: на любое изменение дифференцировки, которое адекватно было проигнорировать, сверхлабильная нервная система реагирует, и это ведет ее к «трудному состоянию», а резкие переключения гиперимитативности с торможения на возбуждение и наоборот провоцируют персеверацию, т. е. навязчивое состояние – первейший признак невроза. Поэтому, в отличие от других приматов человеку свойствен невроз.

«Странности» поведения троглодитид, такие как создание избыточных каменных «орудий», не имеющих утилитарного предназначения отверстий в скальных поверхностях и т. п., можно объяснить их потребностью в аутостимуляции, также как и палеолитическую «живопись» ранних Homo sapiens (Куценков). Однако между ними имеется существенная поведенческая разница: изображения, создаваемые людьми, в отличие от следов «орудийной» деятельности троглодитид, не представляют стереотипического имитативного ряда, т. е. не копируют друг друга. Таким образом, здесь перед нами другая интердикция, а именно – контринтердикция, присущая только человеку. Куценков не заметил этой разницы из-за того, что отверг палеопсихологический понятийный и терминологический аппарат Поршнева.

Контринтердикция («интердикция II» по Поршневу) – среднее звено в метаморфозе интердикции в суггестию. Однако в ходе этого метаморфоза среднее звено не могло не претерпеть свой собственный внутренний метаморфоз. С началом обратного вала перемещений в расселении человечества (около 15 тыс. лет назад) бегство как преимущественная контринтердиктивная реакция на палеоантропа сменяется иным типом преимущественной контринтердиктивной реакции – убийством «чужого». Этим объясняется отмечаемый палеоантропологами резкий рост насилия в этот период.

Пятое. Врожденная склонность к неврозам у человека – следствие не свертывания естественного отбора (как у Давиденкова), а самого отбора, причем сам отбор был уже не совсем «естественным»: еще вполне стихийный, он находился уже «как бы на грани естественного отбора и искусственного отбора» (Поршнев). Интердиктивное воздействие со стороны общества на нервную систему индивида является скрытой подоплекой возникновения неврозов у человека. Современные представления о подвижности психической нормы уже сами по себе намекают нам о «патологичности» нормы.

Несомненная заслуга С. Н. Давиденкова – нейропатологическое объяснение природы ритуала, незамеченное современниками и мало известное до сих пор. Но мы не можем принять вывод Давиденкова о рациональности мышления первобытного человека: необходимость и практическая эффективность ритуала не только не дают нам оснований говорить о рациональности архаичного сознания, но даже не подразумевают еще его существования. Только рефлексия ритуала дает первую форму сознания – анимизм. А то, что многие исследователи склонны усматривать в действиях дикарей привычную логику, объясняется объективным существованием законов логики – ее присутствием в самой природе.