Читать книгу "Радость жизни - Эмиль Золя"

Лазар пожал плечами, как разгневанный ребенок, хорошо понимающий, что ему рассказывают небылицы. Он продолжал:

— И вы не предупредили меня, доктор, а ведь вы лечили ее последнее время!.. Эта ужасная болезнь никогда не приходит вдруг, — неужели вы ничего не замечали?

— По правде говоря, я кое-что замечал… — проговорил Казэнов.

Лазар презрительно рассмеялся. Казэнов продолжал:

— Послушайте, милейший, я себя не считаю глупее других, и все же мне случалось иметь дело с непредвиденной болезнью и останавливаться перед ней в недоумении… Вы страшно требовательны, вы хотите, чтобы врач знал все, а между тем хорошо еще, что мы хоть сколько-нибудь разбираемся в сложном механизме человеческого тела.

Доктор рассердился. Он писал рецепт в таком раздражении, что перо рвало тонкую бумагу. В резких движениях этого рослого человека сказывался старый морской хирург. Но когда доктор увидел, что перед ним, понурившись, стоят убитые горем Лазар и Полина, его старое, выдубленное морскими ветрами лицо смягчилось.

— Бедные мои дети… Мы сделаем все возможное, чтобы спасти ее… Вы знаете сами, что я не хочу разыгрывать перед вами великого ученого. Так вот: говорю вам совершенно откровенно, я ничего не могу еще сказать. Все же мне кажется, что никакой непосредственной опасности пока нет.

И он уехал, справившись предварительно у Лазара, есть ли у него настой дигиталиса. Он велел натирать им ноги больной и дать ей несколько капель в подсахаренной воде. Пока этого достаточно, а на следующий день он обещал привезти пилюли. Быть может, придется прибегнуть к кровопусканию. Полина проводила его до экипажа, чтобы узнать всю правду; но правда была такова, что доктор не решался ее высказать. Когда Полина вернулась на кухню, Лазар перечитывал рецепт. Слово «дигиталис» заставило его снова побледнеть.

— Да не волнуйтесь вы так! — сказала Вероника, которая нарочно чистила картофель, чтобы задержаться и услышать, что скажет доктор. — Все доктора — мясники! Коли он не знает толком, что сказать, значит, нет ничего страшного.

Стоя возле кухарки, резавшей на блюде картофель, молодые люди немного задержались. Полина старалась казаться бодрой. Утром, здороваясь с теткой, девушка нашла, что у нее хороший вид; с таким румянцем не умирают. Но Лазар лихорадочно сжимал рецепт. Слово «дигиталис» пылало перед его глазами. Теперь он знал, что его мать погибла.

— Я пойду наверх… — проговорил он наконец.

У дверей он нерешительно повернулся к Полине и спросил:

— Может, зайдешь на минутку? Но и она была в нерешительности.

— Боюсь, ей будет неприятно… — прошептала она.

Наступило неловкое молчание, и Лазар вышел один, не сказав больше ни слова.

К завтраку он вышел, чтобы не волновать отца, но был очень бледен. Время от времени г-жа Шанто звонила Веронике, которая носила ей наверх еду и возвращалась с полными тарелками, потому что больная почти ничего не ела. Вероника рассказала Полине, что Лазар буквально теряет голову. Жалко на него смотреть: все у него валится из рук, стоит подле матери, расстроенный, дрожа, как в лихорадке, словно боится, что мать вот-вот кончится у него на глазах. Около трех часов служанка еще раз пошла к больной и вскоре, перегнувшись через перила, позвала девушку. Когда Полина поднялась на площадку второго этажа, Вероника сказала:

— Вам бы зайти туда, барышня, да помочь ему. Все равно, пускай она сердится! Она просит повернуть ее, а если бы вы только знали, как он дрожит и боится дотронуться до нее!.. Мне ведь она не позволяет подходить близко.

Полина вошла в комнату г-жи Шанто. Больная сидела, обложенная тремя подушками. Если бы не тяжелое и короткое дыхание, поднимавшее ее грудь, можно было подумать, что она просто нежится в постели.

Стоя перед матерью, Лазар бормотал:

— Так ты хочешь, чтобы я тебя положил на правый бок?

— Да, подними меня немного… Ах, мой бедный мальчик, как ты плохо понимаешь, о чем я тебя прошу!

Полина легко приподняла ее и осторожно повернула на бок.

— Позволь мне… я привыкла с дядей… Так тебе хорошо?

Г-жа Шанто сердито проворчала, что ее растрясли. При малейшем движении она сразу же начинала задыхаться и сейчас никак не могла прийти в себя. Лицо ее приняло землистый оттенок. Лазар спрятался за занавеску кровати, скрывая свое отчаяние. Но он оставался в комнате, пока Полина растирала ноги больной настоем дигиталиса. Он отворачивался, но время от времени невольно бросал взгляд на чудовищные ноги матери, на эти безжизненные куски белесоватого мяса, один вид которых наполнял его сердце безысходной тоской. Заметив, в каком он состоянии, Полина сочла разумным удалить его из комнаты. Тем временем г-жа Шанто задремала: перемена положения очень утомила ее.

Полина приблизилась к Лазару:

— Ты бы лучше ушел…

Он минуту колебался. Слезы застилали ему глаза. Наконец он согласился и вышел из комнаты. Ему стало стыдно, и он повторял, заикаясь:

— Боже мой! Я не могу, не могу…

Когда больная проснулась, она сперва не заметила отсутствия сына. Она словно отупела и ушла в себя, охваченная одним эгоистическим стремлением, — чувствовать, что живет. Ее, видимо, тревожило только присутствие Полины, хотя там, стараясь быть как можно незаметней, сидела в стороне неподвижно и молча. Но когда тетка приподняла голову, Полина решилась подать голос:

— Это я, не беспокойся… Лазар пошел в Вершмон к плотнику.

— Хорошо, хорошо… — прошептала г-жа Шанто.

— Тебе ведь не так плохо, чтобы ему нельзя было отлучиться по делу?

— Конечно.

С этой минуты она редко упоминала о сыне, несмотря на то, что еще так недавно боготворила его. Теперь, под самый конец ее жизни, он отошел на задний план, тогда как прежде был стимулом и целью существования. Начинавшийся распад сознания избавил ее от всех забот, кроме одной: заботы о своем теле. Она принимала услуги племянницы, не отдавая себе отчета, что та заменила ее сына, и лишь зорко следила за Полиной, точно мозг умирающей был занят каким-то растущим подозрением, которое вызывала девушка, хлопотавшая у ее постели.

Тем временем растерянный Лазар, едва держась на ногах, ушел на кухню. Весь дом внушал ему страх; он не в состоянии был оставаться в своей комнате, которая подавляла его пустотой, и не решался выйти в столовую: при виде отца, спокойно, читающего газету, его начинали душить рыдания. И он постоянно возвращался на кухню — единственный теплый и живой уголок во всем доме. Он был уверен, что найдет там Веронику, которая по-прежнему сражалась с кастрюлями, как в счастливые и спокойные дни. Когда Вероника увидела, что он усаживается опять на своем излюбленном соломенном стуле возле плиты, она откровенно высказала свое мнение о его малодушии.

— По правде сказать, плохой вы помощник, господин Лазар. Опять бедной барышне все приходится выносить на своем горбу… Можно подумать, что у нас в доме никогда не бывало больных; а главное, вы-то отлично ухаживали за барышней, когда она чуть не умерла от нарыва в горле!.. А? Вы ведь не можете отрицать того, что две недели просидели там наверху и перекладывали ее с боку на бок, как ребенка.