Читать книгу "Горящая колесница - Миюки Миябэ"

Май 1987 года

Сёко заявляет о своём банкротстве и начинает процедуру его оформления, переезжает из апартаментов «Касл» на квартиру к Фумиэ Мияги, которая вместе с ней работает в баре «Голд».

Февраль 1988 года

Сёко объявлена банкротом и освобождена от долговой ответственности, она уходит из бара «Голд» и устраивается в бар «Лахаина» в Синбаси. От Фумиэ Мияги она переезжает в «Кооператив Кавагути».

25 ноября 1989 года

В городе Уцуномия от несчастного случая погибает мать Сёко.

25 января 1990 года

Визит Сёко к адвокату Мидзогути по делу о страховых накоплениях матери.

17 марта 1990 года — следы Сёко теряются.

Хомма собирался расследовать дело с конца. Адвоката Мидзогути он уже опросил, поэтому теперь предстоял визит в бар «Лахаина». От того, как пойдут у него дела здесь, будет зависеть, отправится ли он дальше в город Уцуномия или же в бар «Голд», а потом и к, работающей там, Фумиэ Мияги, которая когда-то приютила у себя Сёко Сэкинэ.

Поскольку розыски пса по кличке Склероз ни к чему не привели, Сатору ужинать отказался и, как говорят, «замкнулся в себе». Перед уходом Хомма заглянул в комнату сына — тот как раз разговаривал по телефону с кем-то из приятелей. Раз уж мальчишка в такую минуту оказался без отцовской поддержки, пришлось по крайней мере закрыть глаза на слишком длинные телефонные разговоры.

До станции Хомма опять ехал на такси, потом сел в электричку, однако сегодня он не чувствовал необходимости опираться на зонт. Ходить как все люди он ещё не мог, но это уже не были неуверенные короткие шажки, которыми он семенил на днях в фирму «Имаи».

Курисака пришёл к нему с этим делом в понедельник. Нынче была всего лишь пятница, стало быть, четвёртый день поисков. За такой короткий срок раненое колено, конечно же, не могло совершенно восстановиться, — значит, сила воли? Ничего другого думать не оставалось.

На реабилитацию ему было назначено ходить два раза в неделю. Вообще-то, он ходил туда по понедельникам и пятницам и сегодня пропустил процедуру, но ощущения в колене не давали ни малейшего повода для чувства вины. Скорее, наоборот, хотелось верить, что так его колено поправится гораздо быстрее, чем от изматывающих процедур восстановительной терапии. Он горько усмехнулся этим настойчивым попыткам себя оправдать: «Вот погоди, тебе ещё позвонят и отругают за прогул!»

Хотя процедуры и назывались «курсом реабилитационного лечения», проделывал он их не в больнице. Выписавшись из госпиталя при Полицейском управлении, он, по совету знакомых, ходил на реабилитацию в спортивный клуб. Как ему объяснили, с этим клубом сотрудничали несколько частных клиник и под наблюдением врачей там разработана была система специальных тренировок.

Если речь идёт о столице и её пригородах, то в больницах, как государственных, так и частных, обычным делом стала нехватка персонала, оснащения и средств. Последняя из перечисленных проблем, конечно же, является следствием непомерно высокой цены на землю. Для освоения новых участков под застройку, расширения помещений и установки нового оборудования нужны такие затраты, что речь идёт о сотнях миллионов. О таких суммах можно только мечтать. От отделений реабилитации приходится отказываться в первую очередь, и в последнее время родилась тенденция искать партнёров из других, немедицинских областей.

Тренером Хоммы оказалась тридцатипятилетняя женщина, которая родилась и выросла в Осаке. Три года назад она вышла замуж за менеджера крупной сети ресторанов с филиалами по всей стране. Мужа перевели работать в Токио, и она приехала вместе с ним в столицу. Вообще-то, она была неплохая женщина, даже в чём-то приятная, но, когда Хомма вовсю старался, обливаясь потом, она стояла у тренерского стола, облокотившись на него одной рукой, и холодно изрекала какие-нибудь обидные слова, например: «Не могу больше на это смотреть! Где же характер у токийских мужчин?»

Как ни странно, даже в Токио, который принимает в себя всех и всех через какое-то время обезличивает, выходцы из Осаки и Киото сохраняют особый отпечаток. И диалект у них стойкий, живучий. Даже если они привыкают произносить окончания слов так, как предписывает стандарт, интонация всё равно выдаёт уроженцев западных областей. Хомме это всегда давало повод для зависти. Хоть он и родился в Токио, токийцем себя не чувствовал, но и «малой родины», привязанность к которой давала бы опору в жизни, у него не было. Отец Хоммы приехал из глубинки на северо-востоке страны. Он был третьим сыном в бедной крестьянской семье. Двадцати лет от роду он явился в послевоенный Токио в поисках работы и пропитания и стал полицейским. Вернее, он для того и записался в полицию, чтобы приехать в Токио. В то время в столице были продовольственные трудности, и приток населения ограничивали, однако тем, кто поступал на полицейскую службу, препятствий не чинили.

Отец Хоммы никогда не мечтал стать полицейским, им двигала отнюдь не любовь к общественному порядку. Он думал лишь о том, как бы себя прокормить.

«Вот и правильно», — считал Хомма. В те годы утратившие прежнюю веру японцы были подобны марионеткам без кукловода — в прострации глядели по сторонам, не в силах пошевелиться. Не могли же они принять новые идеалы с той лёгкостью, с какой за обедом принимаются за очередное блюдо!

Похоже, что с годами отношение отца к службе не изменилось, его карьера полицейского прошла без взлётов. И всё же на выбор сына отец повлиял: Хомма тоже пошёл в полицейские, чем несказанно удивил мать.

«Неужели это кровь, неужели и это передаётся?» — Она говорила о них с отцом так, словно речь шла о каких-то неудачниках.

Поскольку сама она намучилась изрядно, то и к невестке Тидзуко с самого начала отнеслась на удивление сочувственно: «Надумаешь уйти от него — разводись и себя не кори. Уж я взыщу с Сюнскэ алименты, чтобы ты могла прожить сама и вырастить Сатору».

Хомма злился, когда слышал эти заявления, но Тидзуко обычно лишь посмеивалась.

Ни отца с матерью, ни Тидзуко уже нет на свете.

Все трое были выходцами из северных провинций. Мать была из той же деревни, что и отец, а Тидзуко родилась в снежном поясе префектуры Ниигата. Когда они приходили к родителям и беседовали о всяких пустяках. Хомма вдруг ощущал одиночество, словно начинал потихоньку дрейфовать куда-то в сторону. Только у него одного нет воспоминаний о родине и, значит, нет корней, думалось ему в такие минуты.

«Разве ты не токиец?» — говорила ему Тидзуко» однако сам он до сих пор ни разу не сумел почувствовать настоящим уроженцем Токио. Ему казалось, что существует совершенно очевидная и не требующая пояснения разница между географическим понятием «Токио», где находился его дом, и тем «Токио», который подразумевают, говоря о «токийцах», «токийских парнях».

Разница проистекала даже не из расхожих сентенций вроде: «Кто не токиец в третьем поколении, тот не может называться истинным сыном столицы». Ему казалось, что по-настоящему имеет значение только одно: насколько сам человек чувствует, что он «кровными узами связан с Токио». Лишь в этом случае речь может идти о том, что у человека «корни в Токио», что город Токио его «породил и воспитал».