Читать книгу "Лето двух президентов - Чингиз Абдуллаев"

– Что он говорит? – спросил сидевший рядом известный югославский поэт с длинными седыми волосами до плеч.

– Рассказывает о вашей истории, – заставил улыбнуться себя Мурад.

– У нас была интересная и героическая история, – согласился югославский поэт, – только сейчас об этом, кажется, все забыли. Сегодня у нас каждая республика хочет добиться большей независимости и суверенитета. Это началось сразу после событий в вашей стране. Каждый смотрит на вас и думает: если можно в Советском Союзе, почему нельзя в нашей стране?

– Вот видите, – сказал Горелик, опустив голову, – все этим и закончится.

Мурад поднялся и произнес длинный запутанный тост, чтобы заглушить сидевшего рядом украинского публициста.

На следующий день их повезли в музей истории. Степан был уже трезвым и молча ходил по залам, никак не комментируя слова экскурсовода. А вечером они полетели в Любляну и попали сразу в водоворот событий. В столице Словении было неспокойно, сказывалась общая нестабильная ситуация в самой Югославии. В отделении Союза писателей Словении им рассказывали больше о противостоянии с Белградом, чем о дружеских связях с советскими писателями.

– Все, как у нас, – кивнул Степан, когда встреча закончилась и их повезли в гостиницу. – Вы видите, как они не признают Белград? Им кажется, что все команды идут оттуда, а словенцы хотят быть независимыми. Вот увидите, совсем скоро они найдут свой Карабах и выйдут из состава Югославии.

Еще через два дня они вернулись в Белград, где на этот раз им стали рассказывать о сепаратистских настроениях в ряде национальных республик Югославии. Домой они летели, уже понимая, что в Югославии происходят схожие с ними процессы и распад идет даже более интенсивно, чем в СССР. Весь мир немного опасался развала ядерной державы и привычно поддерживал Горбачева, который был понятен и удобен западным странам. А вот распада Югославии никто не боялся, более того, даже приветствовали его. Здесь не было признанного лидера, который мог бы сплотить народы и которого мог бы признать весь остальной мир. Поэтому процесс распада шел так мучительно и с такой кровью.

В Москву они вернулись, когда в Словении и Хорватии начались первые столкновения. Мурад сразу позвонил Карине, и она приехала через полчаса, как и обещала. В этот день они снова не вышли из номера. Кровать была одноместной, не очень удобной, но им вдвоем было хорошо. Вспоминали школьные годы и часто смеялись, пока Карина не спросила, как прошла поездка в Югославию.

Он достал из чемодана искусно вырезанный из коралла якорь, который купил в Любляне, и отдал его Карине.

– Какая прелесть, – восхитилась она, – оставлю себе на счастье. Но ты не ответил на мой вопрос.

– Плохо, – признался Мурад, – они разваливаются даже быстрее, чем мы. Нашу страну хотя бы боятся и поэтому не спешат признавать независимость прибалтийских стран. А югославские республики просто обречены. Кажется, вся Европа и Америка сейчас нетерпеливо ждут, когда они распадутся. Немцы через Словению и Хорватию снова получат выход к южным морям. А американцы уменьшат влияние православных сербов, которые всегда считались союзниками России. В общем, все не очень хорошо.

– Почему нехорошо? – рассудительно произнесла Карина. – Может, наоборот, все так и должно быть. В тебе говорит великодержавный шовинист. Хотя ты и не русский человек, видимо, твоя должность сделала из тебя такого «державника». Нужно просто отпустить народы и дать им право самостоятельно решать свои вопросы. Пусть каждый народ и каждая нация самостоятельно решают собственные проблемы, будут свободны и независимы. Что здесь плохого?

– Ничего, – согласился Мурад, – но я боюсь, что ничего подобного не будет, особенно в мусульманских республиках. Нет опыта демократии, нет опыта толерантности. Вообще ничего нет. Прямо из феодолизма перетащили в социализм. А теперь, если все распадется, многие снова вернутся в феодализм. В этих республиках просто не может быть нормальных выборов или демократических правительств, они не смогут функционировать. Понадобятся авторитарные вожди, несменяемые и достаточно сильные, чтобы удерживать ситуацию под контролем. Иначе хаос, внутренние раздоры, гражданское противостояние и, как самый закономерный итог, конечное торжество фанатиков. Ты помнишь, как у братьев Стругацких: «Эх, историки, хвостом вас по голове. А ведь должны были догадаться. Там, где торжествует серость, всегда побеждают черные». Так думал Румата.

– Ты слишком мрачно смотришь на все эти проблемы.

– Я стараюсь смотреть объективно, – вздохнул Мурад. – У нас в республике тоже назревает внутреннее противостояние, как и в соседней Грузии. И чем все это закончится, пока никто не может сказать.

– Иди сюда, – позвала она его. – Наши политические разногласия меня уже утомили. По-моему, ты нарочно каждый раз заводишь разговор обо всем, чтобы только не заниматься мужским делом. Тебе не кажется, что ты настоящий саботажник? Или у тебя уже не осталось никаких сил?

Он увидел, как заплясали в ее глазах чертики, которые ему так нравились, и улегся рядом.

– Ты сама спросила меня про Югославию. Больше вообще не буду ничего говорить. Попробуй еще о чем-то спросить.

– Только одно – когда ты уезжаешь?

– Я могу оставаться в Москве еще целых два дня. Ты еще пожалеешь, что обвинила меня в саботаже, – пообещал он.

Это были самые лучшие часы в его жизни. И самые лучшие дни. Но все хорошее рано или поздно заканчивается. На второй день позвонили из Союза писателей, чтобы он присутствовал на очередном собрании, которое должно было состояться в Центральном Доме литераторов. Он побрился и поехал на встречу.

Это собрание творческих людей больше напоминало шумный базар, в котором обвинения и оскорбления перемежались с выкриками из зала и свистом недовольных. Прибывшие прибалтийские представители настаивали на создании независимых союзов, способных позднее создать конфедерации союзов писателей. Он запомнил выступление руководителя ленинградской писательской организации со звучной и немного театральной фамилией Арро. Тот доказывал необходимость создания независимых союзов писателей и возможность выхода отдельных творческих коллективов из большого Союза.

Мурад вспоминал, как все начиналось еще полтора года назад, когда вставший во главе «Литературной газеты» известный публицист Федор Бурлацкий неожиданно объявил, что его газета становится независимой и отделяется от Союза писателей. Тогда выступающие гневно клеймили «бурлацкую команду» и призывали вернуться в лоно большого Союза. Но процесс распада был уже запущен. Другие газеты и журналы, издательства и организации начали объявлять о своем «суверенитете», отделяясь от Союза. При этом они сохраняли за собой все помещения, деньги, технику, основные фонды, счета в банках, которые зарабатывали для них предыдущие поколения писателей, и объявляли о своей независимости. Самое большое лукавство заключалось еще и в том, что во многих газетах или журналах самих творческих людей было не так много. В основном технический персонал – секретари, водители, машинистки, рабочие, наборщики, техреды, корректоры, с удовольствием голосовавшие за независимость, не понимая, что не имеют права распоряжаться общеписательским имуществом. В результате одна из самых богатых и влиятельных организаций начала распадаться буквально на глазах, когда каждый из ловких деятелей умудрялся отхватывать себе кусок от этого пирога. Даже сам ЦДЛ был со временем приватизирован, и легендарный ресторан стал недоступен для большинства писателей из-за цен, установленных в нем новыми хозяевами.