Читать книгу "Небо в алмазах - Юлия Яковлева"

Обеих сестер еще девочками рисовал, кажется, модный Серов. Потом Тася вырвалась вперед. Шура слыла неудачницей. В Москве вертелась возле актеров и актрис на фабрике Ханжонкова. Иногда даже попадала в массовку. Насколько Тася была красива, настолько Шура – нет. А кино любит красивых, увы. Ханжонков не гнал ее: страшненькую внучку самого Третьякова. Как все мы грешные, он любил богатых и беззаботных. Вертелась бы она так и дальше. Да тут известные события. Ханжонков все бросил. А Шура стала фильмовой актрисой – когда настоящие разбежались окончательно. И вдруг превратилась во влиятельную советскую даму. Сейчас был момент шаткого равновесия. Тася и Шура были дружны ровно настолько, насколько вообще может нелюбимый ребенок дружить с любимым, неуспешная сестра – с успешной.

Во всяком случае, я очень на это надеялась.

После того как лопнула затея с Финляндией, мне подсказали, что в Москве можно получить совершенно официальное разрешение на выезд – допустим, в Берлин, Стокгольм или Париж. И лучше такое, которое не подразумевает досмотр багажа. Я же не собиралась нищенствовать – ни в Берлине, ни в Стокгольме, ни в Париже. Хотя меня и пугали, что европейские ювелирные рынки и так переполнены сейчас русскими драгоценностями.

Прикинула я так: браслеты уйдут на взятки, ожерелье – на дорожные расходы. Но для того и другого требовалось превратить камни в деньги.

Желательно не привлекая внимание ЧК.

От кривых московских улиц у меня сразу заболела голова и начало дергать глаз.

Найдя нужную парадную, я постояла в темноте, закрыв глаза, отдыхая от увиденного. Потом поднялась в квартиру. Шура жила в ней с фильмовым ассистентом фабрики Ханжонкова. Бездарным, как сапог. Как сама Шура. Но где теперь Ханжонков? Ходили слухи – в Крыму. Делал вид, что почти ничего не произошло, и даже гнал новые фильмы.

Тем временем его московскую кинофабрику захватили новые люди. Бал начали править такие, как Шура, как ее дружок.

На них теперь была вся моя надежда.

На стук открыла женщина. Я сказала, кто я, сказала: меня Тася направила. Никакого выражения. «Входите». Я прошла, гадая: Шура это или нет? С одной стороны, вроде похожа на Тасю, но кто их разберет, родственников. С другой – для «бомбейской чумы» как-то жирновата.

(…Этот кусок, кстати, потом надо будет переставить куда-нибудь в начало – если тут непонятно: фильмовый народ прозвал Шуру «бомбейской чумой». Подозреваю, что главным делом за характер. Но также за худобу. В номерах с хореографией она напоминала танцующий скелет. И еще у нее были очень большие зубы. Так, по крайней мере, казалось оттого, что на лице почти не было плоти: скалится череп.)

«Не Шура, – пришла к выводу я. – Родственница».

На столе, накрытом посадской шалью, был сервирован чай. Женщина мне не предложила. Она сидела и с хлюпаньем тянула. Хрупала сахаром или сухариками. И поглядывала на меня поверх блюдца. «Приживалка, – предположила я. – Нет, прислуга». Богемным мотылькам всегда нужна прислуга. Мотыльки не чистят картошку, не вытирают пыль и не знают, как включается примус. Тем более если богема не настоящая, а из семьи миллионщиков. Недобрый взгляд окончательно меня убедил в правоте предположения. Прислуга ненавидит тех, кто стоит еще ниже по лестнице. Мой костюм на этот раз имел успех, можно сказать. Это меня позабавило. Бедная халда: каково ей будет, когда ее хозяйка поймет, кто пришел. Когда раскроет ей мое инкогнито… Возможно даже, эта дурища – моя поклонница!

Впрочем, ее внутренний мир меня мало занимал. Я сидела в тепле, и довольно. Ноги начали оттаивать и сразу же заболели. Я легонько постукивала ботинкой о ботинку, чтобы ускорить дело.

– А ты с Питера, значит?

Я кивнула.

– Студентка или как?

– Или как.

– Занозистая ты больно.

Неприятельница мне была ни к чему.

– Я не занозистая, – спокойно объяснила я. – Просто замерзла, устала и хочу в уборную.

– В сортир? Ты так и скажи: в сортир.

Баба отставила блюдце.

– Пошли.

Она, в сущности, была добрая. Просто очень тупая.

«Мавруша, кто там?» – раздался голос. Мавра! Кухарка Мавра. Блеск. Расскажу Тасе. Я уже предвкушала, как это сделаю, какая мина будет у Таси. Мавра отогнула портьеру с бомбошками. Дама в кресле тоже не была «бомбейской чумой». Не тот возраст. За Маврой сомкнулись портьеры. Поняв, что посещение уборной отложено, в туалет я захотела истерически.

– Кто вы?

– Обратиться к Александре Сергеевне мне посоветовала Анастасия Сергеевна, и она же дала ваш адрес, я…

– Я знаю, кто вы. Показывайте.

Рукой я нырнула за ворот, под сорочку, под лямку лифа. Браслеты царапались, как твердые насекомые. Глаза дамы жадно блеснули. Или в них просто отразились бриллиантовые искры.

– Ах, какая прелесть… Да что вы мнетесь. Присядьте.

Жест руки, на пальцах – блеск перстней. «Интересно, а они кому принадлежали раньше?» Сев, я тут же сплела ноги. Стало правда легче.

А дама, как назло, не торопилась. Она прикладывала браслеты себе то к ушам, то ко лбу, то на макушку – и приговаривала, поводя плечом:

– Горит в алмазах голова.

Мне, правда, казалась уместнее басня «Мартышка и очки». Я заранее помирала со смеху, воображая Тасины комментарии. «Если только свижусь», – вдруг пришло мне на ум. Глаза у дамы уже разгорелись почище бриллиантов. Она крепко сидела на крючке. А вот возьму и поеду прямо из Москвы – через Польшу в Берлин. В мягком. Первым классом. Хватит холода, хватит неуюта, хватит мучений. К черту. И переодеваться не стану – сразу на вокзал. Тем более что все мои цацки зашиты в этот костюм барышни-крестьянки. В Париже переоденусь.

Та все поворачивалась у зеркала, как избушка на курьих ножках.

– Не знаю… хватит ли у меня средств…

Сердце у меня упало.

– Ах, я знаю, кто даст настоящую цену!

Сердце воспарило.

В трубку она сказала только одно: «Приезжай немедленно». И опять расцвела улыбкой.

Пока неизвестная покупательница тряслась то ли в трамвае, то ли в персональном авто (а я надеялась на последнее), мадам развлекала меня последними сплетнями в жанре «ужасы большевизма».

– Вы Валентину Павловну не знали? Нет? Чудная дама. Выбросилась из окна. Вообразите, ей в квартиру вселили монтера, рабочего с выводком детей, красноармейца с женой, какую-то старую ведьму, которая мочилась в коридоре. А саму Валентину Павловну как бывшую домовладелицу запихнули в чулан – ни окна, ничего, одиночная камера. Это называется «уплотнение». Вы там у себя в Питере еще не слышали о таком? Слышали?.. Ах, какая прелесть, какая прелесть. Если эти камни отсюда выбрать, то хватит на несколько гарнитуров: колечко и сережки. Прелесть, правда?

Видимо, я заболевала. Меня начало морозить. К горлу подкатывала тошнота. Дама казалась вороной, которая клюет мой собственный труп. Все они уже казались мне такими воронами: и дама, и Шура «бомбейская чума», и ее неизвестный мне фильмовый ассистент, который загреб себе фабрику Ханжонкова, все. Клюют и приговаривают: прелесть, да?