Читать книгу "Теплица - Брайан У. Олдисс"

В пещере открывались все новые и новые глаза, направляя спокойные внимательные взоры на всю группу. Грен крепко ухватил одного из толстячков за волосы и заставил подняться; все прочие тут же умолкли, радуясь, наверное, милости, выпавшей на их долю.

— Теперь послушайте меня, — сквозь сжатые зубы процедил Грен. Он уже возненавидел этих глупцов, ибо они вызвали к жизни все агрессивные инстинкты, прежде дремавшие в нем. — Я никому из вас не желаю зла, как уже говорил. Но сейчас всем вам придется убраться отсюда, немедленно! Здесь таится опасность. Быстро на берег, живо, все вы!

— Ты будешь бросать в нас камни…

— Неважно, что я буду делать! Делайте, что вам говорят! Живо! — Сказав это, Грен подтолкнул толстячка, стоявшего перед ним, к выходу из пещеры.

Как вспоминал потом Грен, именно тогда и начался Мираж.

В стенах пещеры открылось критическое количество глаз.

Время остановилось. Мир позеленел. Человек-толстячок у выхода из пещеры замер, стоя на одной ноге и сильно наклонившись вперед; он тоже позеленел, окаменев в этой нелепой позе. Стена дождя за ним также окрасилась зеленым. Все кругом — зеленое и недвижное.

И все усыхало. Съеживалось. Стремилось уменьшиться, сжаться. Обратиться каплей дождя, вечно падающей в легкие небес. Или стать песчинкой, что начала свое падение в часах, рассчитанных на вечность; протоном, неустанно летящим по своей орбите в крошечной модели безграничного пространства. И достичь в итоге абсолютной необъятности бытия… бытия ничем… безбрежного богатства не существования… и таким образом стать Богом… и тем самым почувствовать, каково быть и вершиной, и фундаментом собственного творения…

…Каково собрать воедино миллиард миров и провести их затем сквозь зеленые звенья единой цепи, имя которой — время… Каково пролететь сквозь еще не созданные запасы зеленой материи, только ждущие своего часа — или эры — в еще не существующем грандиозном хранилище…

Ведь он летел куда-то, разве нет? И радостные (ведь так?) звуки, что сопровождали его в полете, были некогда существами, которых он сам или кто-то иной, кто-то на другом витке воспоминаний, некогда называл «людьми-толстячками». И если то был полет, тогда происходил он в невозможной зеленой вселенной, полной блаженства, в какой-то совсем иной субстанции, нежели воздух, в каком-то ином потоке, нежели время. И летели они, омытые светом, излучая свет.

И они были не одни.

Их сопровождало все сущее. Жизнь подменила время, вот в чем штука; смерть ушла, ибо часы отщелкивали теперь лишь прирост изобилия. Но два существа из всех прочих казались отчего-то знакомыми…

В этом призрачном, другом существовании — о, как сложно было вспоминать о нем, о сне внутри другого сна, — в том существовании, что как-то было связано с песчаным пляжем и серым дождем (серым? ничто не могло сравниться с зеленью, ибо зеленый цвет был бесподобен), в том существовании была падавшая с неба огромная птица и неуклюжее чудовище, медленно выходящее из океана… И они тоже прошли сквозь… мираж и теперь просто купались в удовольствии. Окружавшая их природа не оставляла сомнений в том, что каждому здесь хватит места, чтобы расти и развиваться без ссор и конфликтов — развиваться вечно, если возникнет необходимость, — будь то человек-толстячок, птица или морской монстр.

И с ним было знание, что остальные, в отличие от него, оказались в этом мираже каким-то иным путем. Впрочем, это ровным счетом ничего не значило, ибо здесь таилась сама суть бытия, смысл пребывания в вечном, не требующем усилий полете — танце — песне, — без вмешательства времени или иных систем измерения, без нужды о чем-либо беспокоиться. С одной лишь целью — развиваясь, насыщаться зеленью и добром.

…И все же Грен почему-то стал отставать! Скорость, набранная им после первого толчка, постепенно угасала. Тревога оставалась с ним даже здесь! Понятие пространства здесь тоже что-то значило, иначе бы он не отстал. Они бы теперь с улыбками не оглядывались, маня за собой: птица, чудовище, люди-толстячки. Споры, семена, счастливые, напоенные соком создания не кружили бы сейчас вокруг, спеша заполнить расстояние между Греном и его спутниками. Он не рвался бы с плачем вослед, теряя все… теряя этот вдруг такой дорогой и яркий мир, природу которого невозможно было вообразить.

Он не почувствовал бы страха, затмившего последнюю безнадежную попытку вернуться в райский сад, не увидел бы, как бледнеет зелень, не испытал бы головокружения, не услышал бы глаз — миллиона глаз, разом ему сказавших: «Нет!» — и швырнувших назад, туда, откуда он был родом…

Грен, очнувшись, вернулся в пещеру: он был распростерт на изрытом песке в позе полета. Он был один. Миллион каменных глаз с отвращением захлопнулись, и музыка зелени угасла в его мозгу. Одиночество было полным, ибо присутствие скалистого утеса в пещере более не ощущалось.

Дождь все так же хлестал по песку и деревьям. Грен понял, что безмерная вечность, пронесшаяся за время его отсутствия, длилась не более доли мгновения. Время… чем бы оно ни было… быть может, оно существует лишь субъективно, оставаясь феноменом, порожденным кровеносной системой человека, которая отсутствует у растений.

Грен уселся на песке, изумленный собственными мыслями.

— Сморчок! — шепнул он.

Я здесь…

Настала долгая тишина.

Наконец, без всяких уговоров, сморчок заговорил снова.

Ты обладаешь сознанием, Грен, — прогнусавил он. — Поэтому башня не захотела принять тебя… нас. В людях-толстячках разума не больше, чем в морском страшилище или в птице; они были приняты. То, что осталось для нас миражом, для них теперь — новая реальность. Их приняли.

Вновь тишина.

— Приняли куда? — переспросил Грен. Это было так прекрасно…

Сморчок не дал прямого ответа.

Нынешняя эпоха, — издалека начал он, — это долгий век растительности. Она покрыла всю землю, она укоренялась и распространялась без всяких там размышлений. Она принимала множество форм, приспособилась ко множеству самых разных условий, так что все существующие экологические ниши уже давно заполнены.

Земля невыносимо перенаселена, живых форм на ней теперь куда больше, чем когда бы то ни было прежде. Повсюду растения… и все они изобретательно, бездумно высевают семена, стараясь занять еще большую территорию, увеличить неразбериху, усложнить проблему — как еще одному стебельку найти себе пространство для жизни?

Когда твой далекий предок, человек, властвовал над планетой, он сам мог управиться и с заросшей клумбой в саду. Он пересаживал растения или выпалывал сорняки. Теперь же природе каким-то образом удалось привлечь к решению этой задачи собственного садовника. Камни обтесали себя особым образом и стали передатчиками. Возможно, подобные станции разбросаны по всему побережью… станции, откуда почти любое не имеющее сознания существо может быть отправлено дальше… станции, которые переправляют растения…