Читать книгу "Сто фактов обо мне - Ирина Андрианова"

– Теперь, если можно, оставьте нас вдвоем, – сказал студент.

Я заметила, что он, когда говорил, не смотрел в глаза, а глядел на клавиши или на слово «Лира», которое было написано под пюпитром для нот.

– Да-да, сейчас, – снова засуетилась мама и быстро вышла.

– Садись, – сказал мне учитель музыки. – Вот это нота до, это ре…

Он начал наш первый урок.

Конечно, мне было обидно, что учитель музыки не спросил, как меня зовут. Ему это было неинтересно. Впрочем, как неинтересны и занятия со мной. Видимо, он нуждался в лишних деньгах, поэтому согласился давать уроки. Об этом я догадалась потом, когда выросла. А сейчас я нажимала с усердием на все эти до, ре, ми, с которых пальцы соскальзывали, будто мокрые. Старалась я ради папы и мамы, ради их мечты, ради того, чтобы мои медсестра и медбрат не чувствовали себя маленькими и незаметными в жизни, ведь их дочь учится на пианистку!

А самой мне в голову никогда не пришло бы захотеть стать пианисткой. Я не любила музыку, я любила гулять, смотреть на людей на улице, прыгать через скакалку, лупить мячом об асфальт; еще любила читать книги, ходить с папой в театр и музеи. Особенно в музеи. Если бы меня спросили, кем я хочу быть, то, не раздумывая, я бы ответила – музейной тетенькой. То есть сидеть в музейном зале, смотреть за посетителями и одновременно любоваться картинами.

А тут музыка…

Между трудным доремишним делом я разглядывала учителя музыки. У него были сухие, тонкие, длинные пальцы с коротко подстриженными ногтями, большое ухо с розовой мочкой, длинные ресницы и молочно-белые белки глаз. Еще у него были худая шея и острый кадык. Когда учитель музыки говорил, кадык шевелился, и мне почему-то становилось жалко студента, хоть плачь.

Из кухни вдруг поползли ароматные запахи. Я поняла, что мама печет свои фирменные пирожные – рогалики. Ну зачем, зачем она это делает? Встречает студента как самого дорогого гостя. Зачем?

Я начала нервничать, руки у меня вспотели, я вдруг осмелела и попросила:

– Сыграйте сами, пожалуйста.

Саша кивнул и начал играть, а я слушала, одновременно принюхиваясь к ароматным запахам, и смертельно жалела маму.

Потом час истек, мама внесла на фиолетовой голландской тарелке – была у нас одна такая роскошная, праздничная – горячие рогалики.

Учитель музыки стал отказываться, но мама настояла, положила ему в целлофановый пакетик штук десять. Он мне сказал: «До свидания. До пятницы» – и торопливо ушел. В коридоре мама остановила его, что-то дала, он сказал «спасибо», и я догадалась: мама заплатила за урок.

Учитель стал приходить два раза в неделю, быстро садился к пианино и, не глядя на меня, начинал что-то объяснять. Он никогда не ругал меня за плохо выученный урок: ему было все равно. Когда ему надоедало мое бренчание, он играл сам. Обычно недолго – минут пять, словно разряжался от напряжения. Но эти пять минут были самыми моими любимыми, самыми светлыми. Если бы кто-нибудь сказал мне, что я полюблю музыку, я бы посмеялась. Просто сбывалось, хоть на мгновение, желание родителей: в нашем доме звучала музыка.

В ноябре родители работали по вечерам и не могли присутствовать на моих занятиях. Теперь мама перед каждым вторником и каждой пятницей давала мне запечатанный конверт, наказывала:

– Отдай после занятий учителю.

Я отдавала.

Однажды его долго не было. Обычно он появлялся в четыре, а прошло и пять часов, и полшестого. Я старалась спокойно ждать, взяла книжку, но спокойно ждать не удавалось. В своей напряженной тоске я поняла, что, если он не придет, мне будет очень плохо. Чего именно я ждала? Пяти минут музыки или самого учителя? Я не знала. Но было страшно обидно, что он забыл про меня и не идет.

Раздался звонок, я полетела открывать дверь.

На пороге стоял он и незнакомая девушка. Оба были мокрыми, а глаза их блестели от счастья.

– Здравствуй, – сказал весело учитель музыки. – Это Лена… А это, – он обратился к девушке, – моя ученица. Можно, мы обсохнем? – спросил он меня.

Я впустила их. Они вошли в квартиру, разделись, и Лена сказала:

– Девочка, поставь, пожалуйста, чайник. А то мы замерзли, там дождь такой, хоть умри.

Я выполнила ее просьбу и вернулась в комнату. Лена сидела на нашем стареньком диване по-простому, с ногами, – тоненькая, сияющая, с румяными щеками, – и ела рогалики. Мама теперь постоянно пекла их по вторникам и пятницам.

Учитель музыки сидел за пианино.

– Ну, что будем делать? – спросил он меня и улыбнулся Лене.

– Саш, а за что тебя сегодня ругал Мозгляков? Говорят, ты решил показать ему свою трактовку Баха. Сыграй, жутко интересно, – попросила Лена.

– Хорошо. – Он снова улыбнулся. Он постоянно улыбался, и это казалось мне удивительным.

Учитель музыки повернулся к нам спиной, откинул легонько назад голову и начал играть.

Наша маленькая комната не вмещала эту музыку. Наша комната трещала по швам, и мне казалось, что я задыхаюсь от музыкального ливня. Но этот ливень обрушился не для меня – для тоненькой девушки, жующей рогалик, а я была случайным прохожим, попавшим под бушующие могучие струи.

Учитель музыки играл полчаса и, может быть, даже больше, а мне почему-то хотелось плакать. Потом мы пили чай, учитель и Лена болтали о чем-то своем – студенческом, взрослом, музыкальном. Затем они поднялись из-за стола.

– Спасибо. Нам пора идти, ладно? – сказал студент извиняющимся тоном, глядя влюбленно на Лену.

Я кивнула.

Я проводила их до дверей и у самого порога дала учителю конверт. Он сначала смутился, но потом быстро сунул его в карман.

– Вы придете во вторник? – прошептала я.

Он удивленно пожал плечами, и они весело, шумно уехали на лифте.

Листы нотной тетради в тот день остались чистыми.

А потом они приходили ко мне три раза подряд. И все три раза мы не занимались, а слушали, как студент играет. Он мог сидеть за пианино хоть целый день, но всегда обрывал музыку ровно через час. Наверное, не хотел встречаться с моими родителями, с моими бедными медсестрой и медбратом, и с их огромной мечтой – сделать из меня пианистку.

– Ты не говори родителям, – всегда на прощание просил студент и совал в карман запечатанный конверт.

Я понимала, что он боится, и жалела студента очень.

Неряшливая Анна Ильинична и Злая Вера давно заподозрили неладное. В один из ноябрьских вечеров они завели с мамой на кухне опасный разговор.

– Что это вы из квартиры консерваторию делаете? – спросила Анна Ильинична и бросила шкурки от картофеля мимо мусорного ведра.

– Разве запрещается учить ребенка музыке? – ответила мама. Она была горда, что защищает ребенка и его право войти в чарующий мир искусства.