Читать книгу "Пора домой (сборник) - Яна Жемойтелите"

– Я «постель» сказал, просто тебя поправил!

– Ты меня поправил? Ты, гад, знаешь, что такое пастель?

– Нет, не знаю. А что это? – Шаповалов действительно растерялся.

– Пастель – это мелки такие, – Никита успокоился прежде. – Техника рисования.

– Ну-у, ребята, выражаться нужно яснее. – Шаповалов примирительно засмеялся. – Я хотел уже морду бить. Думаю, такая девушка, – и на тебе! Плохо, Митька, я про тебя решил. Прости невежду!

Митька молчал, Никита тоже.

– Ладно, – Шаповалов тронул за рукав Митьку. – Ну прости, я человек деревенский. Завтра зайдешь – китайцев на шелке покажу. Может, это тоже пастель. Или неинтересно?

– Почему? Интересно. – Митька освободил руку, чуть шевельнув плечом.

Шаповалов спустился с голубятни один. Никита кормил крутолобого с рук, будто перед ним извиняясь. Потом выпустил голубя на насест:

– Митька, слышь, а как же он собирался турмана за николаевского предложить?

– Натурально, в обмен.

– Так если его турманы на Дальнем Востоке?

Митька задумался.

– Пошутил, наверное. Человек он такой веселый.

– Не офицер этот ваш Шаповалов, – заключил семеновский дед. Он с утра распространял вокруг себя слова, обращаясь ни к кому конкретно. – Офицер никогда не врет. Шаповалов, верно, прикидывается. Переодетые самозванцы на таких именно мелочах горят. Для офицера слово нарушить – преступлению равно.

– Ой, дед! – не выдержала мать Никиты. Она чистила во дворе картошку. – Ты же только царских генералов видал, и понятия у тебя самодержавные. Мир Вторую войну пережил, конечно, переиначилось все. Нет, смешно: кто, кроме офицера, с коньяком к девке придет?

– Чтобы офицер коньяк колбасой закусывал – этого я и представить себе не мог.

– А чем еще его закусить?

– Чем-чем, лимоном! Не селедкой же! Митька вернется – тогда точно прознаем, что за орел залетел в твою голубятню.

– Митька? А Митька-то что?

– Я Митьку к Шаповалову с утра на разведку отправил: якобы шелковых китайцев глядеть. А сам наказал насчет голубей разнюхать, есть ли у него турманы. Кто знает, может, он на Дальнем Востоке своих голубей зажарил и съел?

– Злой ты, дед! До сих пор из тебя солдафонство прет. Шаповалов к Зойке моей приходил. Мужчина интеллигентный, с коньяком. Понравилась ему девушка, а остальное – повод только, пустое. Станет ли серьезный человек голубей гонять?

Митька вернулся из гарнизона довольно быстро, к обеду, сел рядом с дедом на скамейку и принялся есть редиску. Беззубый дед глядел с некоторой завистью, как Митька шумно разгрызал розовые круглые тельца редисок.

– Китайцев видел? – сглотнув слюну, наконец спросил дед.

– Видел… – Митька помолчал. – Похоже, он их сам рисует. Мазня, разве что на шелке. Но нельзя же так: закат – на розовом, лунная ночь – на желтом…

– Самозванец, – убедился дед. – А что голуби?

– Пока одна голубятня, да и та не его, соседская, пустовала, он договорился. А голубей – веришь, дед, – ему младший Стасюк вызвался поставлять.

– Стасюк? – Дед присвистнул. – Да разве Стасюк в голубях знает толк?

– Стасюк в торговле поднаторел. А за удачную сделку комиссионные полагаются. Шаповалов в голубях ничего не смыслит, да уж больно ему хочется!

– Поди ж ты! Зачем ему голуби?

– А чтоб не хуже других. Деньги есть, и психология мещанская. «Хай будэ», как говорят на Дальнем Востоке.

– Ну, купит он голубей, так ведь за ними глаз да уход. Сдохнут!

– Не сдохнут. Разлетятся – да, по прежним домам. Вон, как крутолобый.

– Хрен его знает, что оно за чувство, – уставившись на сарай, выдохнул дед.

Чувство пустило корешки в хрупкую Зойкину душу. Зеленые насаждения ее любви были ни для кого не секрет, хотя радовали по-настоящему разве что мать. Митьке от этой любви были страдания, Никите – досада. Зойку же изводила тоска. В томлении она обнимала подушку, ей мешала луна, лившая молочный, холодный свет на такой же лунный пейзаж на желтом шелке – подарок Шаповалова.

Были ли причиной тоски синие его глаза вкупе с рассказами о Дальнем Востоке?.. Зойке казалось, что этот человек привез ей путешествие в сказочный край. Хотя, наверное, привлекал ее и сам статус: Шаповалов был настоящий мужчина – в отличие от мальчишек, с которыми вместе она росла, и оттого все они были ей немного как братья.

Шаповалов демонстрировал своих голубей, – которых успел поставить ему младший Стасюк. Голуби были все как на подбор, еще и диковинных пород, какие прежде были известны исключительно понаслышке. Кормил Шаповалов птиц хорошо, не скупясь на подсолнечник и пшеницу.

Стасюк остепенился при нем, черешни больше не воровал, поскольку имел с голубей проценты, и начинал уже бахвалиться познаниями пернатой жизни.

– Вот я третьего дня двух «монахов» достал, – прихвастнул он как-то в магазине. – Это птицы! Осанистые, а какая грация, стать!..

– Откуда ты слова-то такие взял? – удивлялась на него Зойка. – Раньше, помнится, ругательствами сыпал.

– На птицу ругаться нельзя, – совсем как Никита, ответил Стасюк. – Птица – кормилица моя нынче. Будто вторая мать.

– Тьфу! – Зойка с досады плюнула. – А я-то поверила, что распрямила птица тебя – корявого. Не стыдно, Стасюк! Все человечество стремится за птицей в небо. А ты ее на землю тянешь за хвост.

– А ты что меня все «Стасюк» да «Стасюк»?

– А как же еще?

– Меня, между прочим, Андреем зовут.

Зойка поразилась, что Стасюка зовут по-человечески.

– Ну ладно, Андрей. Вот, может, ты знаешь, отчего Шаповалов к Никите не ходит голубей смотреть?

– А чего он у вас не видел?

– Что, мол, вроде он на меня виды имеет, а в дом не идет. Будто неладное затевает.

– Ну, это вы разбирайтесь сами. Мое дело – птица. Так не собрался Никита крутолобого продавать?

– Не подкатывай! Я ж по-хорошему с тобой, а у тебя одно на уме. Разве можно все на свете копейкой мерять?

– Так ведь продают люди голубей…

– Широты в тебе нет, Стасюк! – с презрением сказала Зойка и ушла, печатая каблуками землю.

Коробило ее еще то, что широты не обнаруживал сам Стасюк. Знаки внимания ограничились шелковым пейзажем, да и тот оказался линялым.

Шаповалов относился к Зойке скорей как вожатый к пионерке. Он рассказывал ей про армейские будни на Дальнем Востоке книжными неживыми словами. Потрясла ее единственная история: посадив самолет в лесах Приамурья, Шаповалов столкнулся с голодным барсом. Биться пришлось врукопашную. Спасся он благодаря сучковатой палке, которую вонзил зверю в глотку.