Читать книгу "Абандон. Брошенный город - Блейк Крауч"

– Знаю. Но вы со Скоттом втянули нас во все это дерьмо. Да-да, втянули.

– Послушай, я связался с тобой вовсе не ради дурацкой охоты за привидениями, а ради золота. План был такой: отыскать золото, может быть, взять с собой несколько слитков и потом, позже, вернуться за остальным. Я хотел поделиться находкой с тобой.

– То есть ты использовал Эммета и Джун для того, чтобы получить пропуск?

– Ты даже не представляешь, как трудно добиться официального разрешения на посещение этого каньона! К тому же им в любом случае требовался проводник. Пойми, Эбби, я хотел позаботиться о тебе. О твоей матери.

– Время, когда мы нуждались в тебе, прошло много лет назад.

– Знаю. – Лоренс опустился на пол рядом с дочерью. – Как твоя мать отнеслась к твоему решению навестить меня?

– Поначалу разозлилась – столько прошло времени, а ты только теперь… Я постаралась убедить ее, что никакого предательства с моей стороны нет, что мне просто нужно это сделать.

– Можно я расскажу тебе кое-что?

Кендал расшнуровал ботинки, стащил мокрые носки и вытянул ноги к огню.

– В тот день, когда ты приехала в Дуранго, я пил утренний кофе, и мне было такое видение, – начал он. – По крайней мере, я так это воспринял. Я – постаревший на несколько лет. Еще немного поседевший. Благодаря какому-то нежданному повороту судьбы разбогатевший и живущий в особняке в северной части города. В доме, построенном в осиновой роще возле реки. Было начало июня, и где-то около полуночи в переднюю дверь постучали. Я прошел через переднюю, улыбаясь, потому что знал, кто пришел. Я ждал их. Они стояли на пороге, моя чудесная семья – дочь с мужем, и двое их детишек, Молли и Ларри. Мы с дочерью… – Профессор откашлялся и, справившись с эмоциями, продолжил, но уже тише и мягче. – Мы обнялись – искренне, тепло. Я поздоровался с ее мужем, и он назвал меня «папой», а внуки вбежали в дом и повалили меня на пол. Понимаешь, семья приехала в гости, на несколько дней, и заняла целое крыло особняка. Стояло чудесное лето. Я учил Ларри рыбалке внахлест, а Молли обожала купаться, так что иногда мы оставались с ней вдвоем, и я возил ее в Каскейд-Крик, на озеро Хэвиленд. В июле, когда расцветают полевые цветы, мы все ходили на Инженерную гору и любовались самым впечатляющим за последние годы зрелищем. Я показывал внукам, как распознавать разные цветы. Но самым лучшим временем были вечера. Дети укладывались спать, а мы с дочкой и зятем садились ужинать на задней веранде. Свечи, вино, шутки, смех… Мы любовались закатом над Игольчатыми горами, а потом высыпа́ли звезды, и их было так много… Ты не поверишь, но нам ничто не мешало – ни прошлые размолвки, ни боль. И ты смотрела на меня через стол, Эбби, как на человека, которого любишь…

После этого видения – или сна, называй, как хочешь – осталась пустота, ощущение колоссальной потери. Я живу в Дуранго один, в квартире с двумя спальнями на Третьей авеню, и так продолжается уже двадцать лет. У меня нет близких друзей. Есть знакомые и брат, с которым я раз в год, на Рождество, разговариваю по телефону. Я, бывает, встречаюсь с кем-то, но настоящей любви у меня нет. Моей жизнью, моей любовью всегда была работа. Я требовал абсолютной свободы, жил на своих условиях и… – Глаза его снова затуманились. – Только теперь, в пятьдесят два года, я начал понимать, какой ценой далась мне эта свобода. Вот так. И у меня никогда не будет такого лета.

В камине ревел огонь. Лицо Эбигейл отогрелось, и левая щека зачесалась.

– Да, – сказала она, – печальная история. Но кое-что ты упускаешь, и, может быть, если поймешь это, то сумеешь и изменить кое-что.

– Что же я упускаю?

Девушка посмотрела на подбитый глаз отца с фиолетовым синяком и на полоску засохшей крови, похожей на старый пластырь на щеке.

– Твоя история – о тебе, – сказала она. – О том, что ты потерял. О том, чего у тебя никогда не будет. О том, как ты стареешь. Мне было четыре, когда ты ушел, и я не слышала о тебе все эти годы, до того самого дня, когда ты написал об этом вот предприятии. Ни в дни рождения, ни на Рождество ты не давал о себе знать. Знаешь, я даже думала, что ты ушел из-за меня, из-за того, что я сделала что-то не так. Что это я в чем-то виновата.

– Эбби, ты должна знать…

– Знаешь ли ты, что какая-то испорченная, изломанная часть меня до сих пор верит в это? Ты бросил нас. Мама больше не вышла замуж. Так и не вылезла из дома – все ждала, надеялась, что ты вернешься. Наверное, будь у меня сестра или брат, я бы не чувствовала себя такой безнадежно одинокой. Когда я поступила в Колумбийский, маме пришлось поехать со мной в Нью-Йорк. А знаешь почему? Потому что я не могла оставить ее в Балтиморе. Потому что у нее ничего там не было. Никого не было. Я не жила в общежитии. Я жила с матерью в крохотной бруклинской квартирке и пережила две ее попытки самоубийства и три ареста. Все мое время уходило на учебу и работу, потому что надо было что-то есть и платить за отопление зимой. Иногда я просыпалась среди ночи, услышав, как она разговаривает, а потом, подойдя к двери, понимала, что разговаривает она с тобой, как будто ты лежишь с ней в постели. Как будто ты любишь ее. Она даже говорила за тебя. Знаешь, каково это, слышать, как твоя мать разыгрывает вашу первую встречу? Как мечтает о мужчине, который бросил ее двадцать лет назад? Сейчас ей уже лучше, а я большая девочка и живу своей жизнью. Я уже не плачу по папочке, которого у меня никогда не было. Но я бы хотела, чтобы ты был со мной в одну из тех ночей и посмотрел, во что ты превратил мою мать.

Лоренс отстранился, а потом встал и отошел к пустому, без стекла, окну. На заднем крыльце поскрипывали, раскачиваясь под ветром, кресла-качалки. Профессор оглянулся и посмотрел на дочь. Эбигейл тоже посмотрела на него. Ей хотелось бы увидеть слезы на его лице, уловить раскаяние в его глазах. Пусть даже это и ничего бы не изменило. Но для начала…

Взгляд Кендала посуровел. Он нахмурился, будто обиженный, и в свете пламени лицо его сделалось немного гротескным и сильно постаревшим.

1893

Глава 42

В салун Ооту Уоллас вошел, не потрудившись ни отряхнуть дождевик, ни смахнуть снег с сапог-дымоходов, и зал пересек, роняя куски льда и снежную пыль. У окна Лана Хартман играла первую часть «Лунной сонаты» Бетховена.

Юный помощник шерифа, завернувшись в медвежью шкуру, привычно похрапывал в пьяном блаженстве у плиты с плевательницей между ног.

– Для начала давай-ка промочим горло, – сказал Ооту, подходя к бару.

Джосс поставила на стойку стакан и пиво.

– Что ты здесь делаешь? – шепнула она. – Ты же не должен был приходить до завтра!

– Палка, мать ее, в колесе.

– Что?

– На Пиле нежданные гости объявились. Иезекиль Кёртис с тем доктором за нами увязались.

– С тем доктором? Рассом Илгом?

– Как звать, не разобрал, но мы едва от них избавились. Билли завалил обоих, так что получается семь трупов меньше чем за день. Надо уходить, пока ворота открыты.