Читать книгу "Сладкий плен его объятий - Александра Хоукинз"

– Найл, – надменно ответила Девона. – Мои братья – взрослые мужчины. Находясь за границей, они помнят о нас и шлют нам письма. Ты можешь сказать о себе то же самое?

О себе Рейн этого сказать не мог, поэтому на вопрос не ответил.

– Пусть тебя не волнуют мои отношения с сестрой. Меня они, во всяком случае, не тревожат.

Догадываясь, что Девона собирается относиться к его сестре как к новому варианту Дорана Клега, нуждающегося в освобождении, Рейн попытался переключить ее внимание на что-нибудь другое.

– Смотри в окно. Фоксенкловер должен появиться слева.

Как он и предполагал, это ее заинтересовало. Энтузиазм Девоны, иногда трогательно наивный, но всегда искренний, вызывал у Рейна грустную улыбку. Он не помнил у себя таких наивных чувств даже в детстве. Глядя на Девону, которая чуть не выпала из окна, Рейн подумал, что отсутствие здорового любопытства было воспитано у него или, если угодно, привито ему.

– Рейн, вот, должно быть, и Фоксенкловер. – Девона оглянулась на мужа, оживленная и взволнованная. – Он выглядит старым.

Не устояв перед желанием обнять ее, Рейн посадил жену к себе на колени. Он обнял ее за талию и показал рукой в окно.

– Смотри, – сказал он, глядя на стену и на часть фундамента. – Это все, что осталось от старого строения. Оно сгорело дотла примерно в 1697 году. Бабушка говорила, что это было сделано в знак протеста против хитроумного налога на окна, введенного Вильгельмом и Марией[5].

– А ты что думаешь об этом?

– Что мой печально известный предок был не в своем уме. – Рейн качнул сережку в ее правом ухе. – Надеюсь, ты не побоишься иметь от меня детей. Скорее всего, Уаймены уже изжили дурную кровь.

Он прижал руку к ее животу. Может быть, она уже носит в себе его наследника? От восторга у Рейна закружилась голова.

– О, если в этом виноват твой предок, я уверена, что у него были на то веские причины.

Это было проявлением преданности. Смутное чувство, не дававшее Рейну покоя, утихло.

– Возможно, он ненавидел этот дом. И налог был только поводом, чтобы его разрушить. Этого уже никто не узнает. – Рейн пожал плечами. Его не особенно волновали темные секреты прошлого. – Так или иначе, он увлекся стилем Андреа Палладио, который в то время вошел в моду. Я не помню точно, как звали моего чудака-предка, знаю только, что позднее он стал приверженцем Берлингтона[6].

Карета замедлила ход и наконец остановилась во дворе. Всего один человек подошел к прибывшим, чтобы заняться лошадьми. Рейн сам открыл дверцу и вышел из кареты. Оглядывая двор, он мысленно сравнивал Фоксенкловер, каким он его помнил, с тем запущенным имением, которое предстало его взору. Именно этого он и хотел. Вынужденный уйти отсюда пятнадцатилетним мальчиком, Рейн мечтал о том, чтобы здесь все пошло прахом. Он ожидал, что почувствует удовлетворение. Но не почувствовал ничего. Совсем ничего.

– Типтон, дай мне руку, пожалуйста. – Голос Девоны вывел Рейна из холодной задумчивости.

Он повернулся, чтобы помочь ей сойти.

– Я редко тут бываю.

Ему вдруг стало стыдно. Демонстрируя Девоне это убожество, он раскрывал ей испорченность своей души. Разрушение Фоксенкловера было его местью, его карой матери. Рейн задумался о том, как бы поступила его не теряющая оптимизма жена, если бы осознала силу его ненависти. Может быть, все-таки безумие было у него в крови?

– Добрый день! – послышался веселый женский голос. Приближавшаяся к ним женщина, по всей видимости, экономка, махала им рукой. – Откуда вы, люди добрые?

– Я Типтон, – сухо ответствовал Рейн. – Будьте добры, сообщите о моем приезде матери.

Экономка остановилась так резко, что чуть не упала.

– Ах, сэр! Лорд Типтон! Как приятно вас видеть. – Она обеспокоенно посмотрела на Девону. – Я доложу ее сиятельству о вашем приезде. – И женщина бегом припустила к дому.

– Ну зачем, Типтон? – упрекнула его Девона. – Зачем пугать до полусмерти бедную женщину?

– Пользуюсь своей властью, – ответил Рейн, зная, что жену это возмутит. – Пошли, посмотрим, кого еще я смогу напугать.

Холл, в который они вошли, был чисто убран и пуст. Очевидно, мать, недовольная своим бедственным положением, распродала статуи, картины и мебель, в свое время украшавшие его.

– Здесь очень просторно.

Это замечание вызвало у Рейна улыбку. Это было так похоже на Девону!

– Тут не помешало бы поставить мебель и статуи и повесить несколько картин. Но в сельской местности участились кражи.

– Дело не в кражах. Дело в отсутствии внимания. Особенно с твоей стороны, – заявила виконтесса, стоя в открытых дверях. – Я как раз собиралась перекусить. Вы оба можете ко мне присоединиться.

Она вышла, и им не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней.

– Это твоя мать? – тихо спросила Девона.

– Никто другой не посмел бы так держаться.

Рейн подал Девоне руку, и они вдвоем, выступая единым фронтом, вошли в комнату, где был накрыт завтрак. Впервые за все это время он будет противостоять матери не в одиночку.

Комната, в которую они вошли, явно принадлежала вдовствующей леди Типтон. Кремовые стены были украшены узором из цветов и виноградной лозы. Деревянный пол был вымыт дочиста. Любимый бабушкин индийский ковер занимал почетное место у камина. Рейн не мог сдержать циничной ухмылки, глядя на подставку в неоклассическом стиле с погребальной урной из черного фарфора. Вдова сохранила те вещи, которые представляли для нее ценность, и избавилась от остальных. Она, по-видимому, очень дорожила керамикой Веджвуда.

– Я не знала, что у тебя есть любовница, Рейн. Только вот не могу понять, зачем ты привез ее сюда. – Мать засопела, как будто даже дышать одним воздухом с ними ей было неприятно.

Рейн почувствовал, как Девона напряглась, готовая нанести ответный удар, и сжал ее руку, не зная, как она отреагирует на походя нанесенное оскорбление. Его мать инстинктивно оценивала противников и всегда нападала на самого слабого. Она вполне заслуживала безжалостного отношения к себе.

– Мадам, этот дом и земля принадлежат мне. Я вправе делать тут все, что мне вздумается. Вы, к сожалению, не можете сказать того же о себе.