Читать книгу "Генри и Джун - Анаис Нин"

Я рассказываю о Джун, о желании быть роковой женщиной, о жестокости по отношению к Хьюго и Эдуардо и о том, как странно, что теперь они любят меня так же сильно, а может, даже больше. Мы обсуждаем мои откровенные и дерзкие суждения о сексе, о том, как я скрываю свою истинную — врожденную — скромность и выставляю напоказ натужное бесстыдство. (Генри говорит, что не любит, когда я рассказываю непристойные истории, — мне это не идет.)

— Но я как будто состою из сплошных противоречий, — говорю я, чувствуя странную душевную боль. Боль вызывает Алленди. С одной стороны, я испытываю облегчение, потому что он очень точен и прямолинеен, а с другой — расстроена без особых на то причин, просто из-за чувства, что меня рассекретили.

— Да, до тех пор, пока вы не научитесь вести себя совершенно естественно, в соответствии с вашей индивидуальностью, вы не будете счастливы. Роковая женщина может возбудить в мужчине страсть, разжечь его, она может заставить его страдать, он захочет обладать ею, даже убить, но никогда не полюбит со всей силой чувств. Вы уже поняли, какой глубокой и серьезной любовью вас полюбили. Вы обнаружили, что ваша жестокость по отношению к Хьюго и Эдуардо только возбудила их, они даже хотят продолжения. Все это заставляет вас играть в игру, которая чужда вашей натуре.

— Я всегда презирала такие игры. Никогда не умела скрыть от мужчины, что люблю его.

— Но вы утверждаете, что настоящая любовь вас не удовлетворяет. Вы хотите дарить и испытывать более сильные эмоции. Время от времени вы можете поиграть, чтобы подогреть страсть, но вашему истинному «я» подходит настоящая любовь, и только она сможет удовлетворить вас. Чем естественнее вы себя ведете, тем ближе осуществление реальных желаний. Вы все еще безумно боитесь быть обиженной — ваш воображаемый садизм лучшее тому подтверждение. Вы так боитесь, что вас могут обидеть, сделать вам больно, что стремитесь взять бразды правления в свои руки и причинить боль первой. Я не теряю надежды, что вы примиритесь с собой.

Так говорил Алленди, хотя потом я с трудом вспомнила его речи и воспроизвожу их лишь приблизительно. Как же я была поглощена осознанием, что теряю бесчисленное количество комплексов, освобождаюсь от них! Голос Алленди был так мягок, в нем звучало столько сострадания. Он еще не успел договорить, а я уже рыдала. Моя благодарность была безгранична, мне хотелось сказать, что я преклоняюсь перед ним, и я сказала. Алленди подождал, пока я успокоюсь, а потом осторожно спросил:

— Я не сказал вам ничего обидного?

Хочу на этих последних страницах описать вчерашнюю радость. Ливень поцелуев Генри. Толчки его плоти, когда я изогнулась всем телом, чтобы он смог глубже войти в меня. Если бы ему сегодня пришлось выбирать между мной и Джун, он говорит, что отверг бы ее. Генри уверяет, что легко может себе представить, будто мы поженились и счастливо живем вместе.

— Нет, — говорю я полушутя-полусерьезно, — Джун у тебя единственная. А я делаю тебя больше и сильнее — для нее.

Смешно, но это правда, у меня нет выбора.

— Ты скромничаешь, Анаис. Ты еще не осознала, что смогла дать мне. Джун может затмить другая женщина. То, что дает мне Джун, я способен забыть с любовницей. Но ты… У меня могла бы быть после тебя тысяча женщин, и все они вместе не затмили бы тебя!

Я слушаю Генри. У него прекрасное настроение, и, хотя он, конечно, преувеличивает, мне очень приятно. Да, в этот момент я понимаю неповторимость и Джун, и свою собственную. На меня нисходят покой и умиротворение. Я всматриваюсь в свое отражение в глазах Генри, и… что я вижу? Молодую женщину, которая ведет дневник, рассказывает истории братьям, много плачет без причины, пишет стихи, женщину, с которой можно поговорить.

Июнь

Вчера вечером мы с Генри пошли в кино. Когда события в фильме приняли трагический оборот, он крепко сжал мою руку. Мы как будто делились друг с другом восприятием картины. В такси, по дороге на встречу с Хьюго, мы целовались. Я не могла оторваться от Генри, просто потеряла голову. Я поехала с ним в Клиши. Он так проник в мое тело и сознание, что когда я вернулась в Лувесьенн и заснула рядом с Хьюго, мне продолжало казаться, что я лежу в объятиях Генри. Всю ночь рядом со мной был Генри. Во сне я обвивалась вокруг него, а наутро обнаружила, что лежу, тесно прижавшись к Хьюго, и мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что это не Генри. Хьюго думает, что этой ночью я была такой нежной и ласковой с ним, но я любила и целовала Генри.

Алленди добился от меня полной откровенности, и я пришла, готовая к разговору о моей фригидности. Признаю, что когда я наслаждалась близостью Генри, то боялась забеременеть и полагала, что мне не следует слишком часто испытывать оргазм. Но несколько месяцев назад один русский врач сказал, что я и не могла легко забеременеть, да и вообще, чтобы иметь ребенка, мне требуется операция. По этому страх перед нежелательной беременностью прошел. Алленди говорит, что одно то, что я ни разу за все семь лет семейной жизни не пыталась успокоить себя на этот счет, говорит, что для меня это было неважно: я использовала страх как предлог, чтобы не доводить совокупление до конца. Когда страх ушел, я смогла понять истинную причину своих чувств. Я сформулировала Алленди свое беспокойство по поводу так называемой вынужденной пассивности женщины. В двух случаях из трех я продолжала играть пассивную роль и ждала активных действий от мужчины, как будто не хотела нести ответственность за свои ощущения.

— Вы поступали так, чтобы ослабить чувство вины, — начал объяснять Алленди. — Вы не хотели быть активной и чувствовали себя не такой виноватой, если доминировал ваш партнер.

После предыдущего разговора с Алленди я почувствовала в себе некоторые изменения и стала проявлять больше активности с Генри. Он заметил это и сказал:

— Мне очень нравится, как ты теперь со мной трахаешься.

Я почувствовала дикую радость от его слов.

Меня очень удивляют рассказы Генри об агрессивности Джун, о том, как она искала близости с ним тогда, когда хотела ее. Когда однажды я попробовала быть такой же агрессивной, у меня просто испортилось настроение, мне стало стыдно. Сейчас я ощущаю своего рода психический паралич, он в чем-то схож с тем, что происходит с Эдуардо, только для мужчины это гораздо серьезнее.

Алленди заставил меня признать, что, после того как я приходила на психоанализ в прошлый раз, я смогла полностью на него положиться, он мне очень понравился. Что ж, я соглашаюсь, раз уж это так необходимо для успешного психоанализа. В конце нашей встречи Алленди уже мог произносить слово «фригидность», и я не обижалась. Я даже смеялась.

Он заметил одну интересную деталь: я стала гораздо проще одеваться. Мне стали меньше нужны оригинальные наряды. Я готова носить самую простую одежду. Моя прежняя была внешним выражением глубоко скрытой неуверенности в себе. Неуверенная в своей красоте, я, по словам Алленди, надевала яркие, броские вещи, которые выделяли бы меня среди других женщин.

— Но если я стану счастливой и обыкновенной, — возразила я, смеясь, — искусство создания костюма, которое существует благодаря обыкновенному комплексу неполноценности, просто умрет.