Читать книгу "Одинокому везде пустыня - Вацлав Михальский"

- Какая интересная наука - история! - воскликнула Николь.

- История - это не наука, - жестко сказала Мария. - История - это мнение победителей. Так говорила моя мама.

- Пожалуй, именно так - мнение победителей, - согласился мсье Пиккар. - Какая умница была у вас мама!

- Почему была? Она и сейчас есть, только далеко. В России.

- А не покататься ли нам сегодня на лошадках? - предложила Николь. - Мне что-то ужасно захотелось. Помнишь, Мари, у меня был конь Сципион?

- Еще бы не помнить! Такой славный. А у меня был Фридрих. Где они?

- Где-где! Лошади долго не живут. Но и новый жеребец у меня тоже Сципион, а для тебя у меня припасен новый Фридрих!

- Не может быть!

- Клянусь! А вы составите нам компанию, мсье Пиккар? - И Николь взглянула при этом не на археолога, а на Марию.

- Да, мсье Пиккар, я бы тоже просила вас присоединиться, - сказала Мария чуть-чуть игриво, как бы намекая на свое новое отношение к неудачливому ухажеру.

- Польщен. Очень польщен, но сегодня у меня другие планы, - нашел в себе силы отказаться мсье Пиккар и сразу вырос в глазах Николь и Марии - она вдруг почувствовала, что больше не управляет мсье Пиккаром, и это приятно удивило ее. Удивило и раззадорило.

- Но, мсье Пиккар, вас просят женщины. Это бессердечно! - продолжала настаивать Николь.

А Мария молчала, быстро набрасывая придуманную ею в эту минуту картину "Весна в Карфагене", - ее озарило, и она была счастлива.

- Но, мсье Пиккар! - капризно канючила Николь.

- Нет, нет! Сегодня исключено. Давайте завтра.

- Ура! - захлопала в ладоши Николь. - А ты, Мария, ты согласна завтра?

- Кто же откажется от такой приятной компании - завтра так завтра! - Глядя на мсье Пиккара с открытой приязнью и думая о своем наброске к картине, весело отвечала Мария. - Конечно, поеду, но пусть мсье Пиккар расскажет нам что-нибудь еще, например, из жизни того же Сципиона, а то у меня нет чувства точки. Или я не права? - И она посмотрела прямо в глаза мсье Пиккару своими чуть раскосыми дымчатыми глазами, посмотрела так, что у того перехватило дыхание.

- Да, мадемуазель Мари, - хрипловато сказал он после паузы. - У вас поразительная интуиция, до точки в моей истории я действительно не дошел, а точка была и еще какая… - Мсье Пиккар отвинтил крышечку серебряной фляжки, сделал глоток, передал фляжку мальчику Али и продолжил свой рассказ:

- Сципион Младший умер в своей постели на пятьдесят шестом году жизни. Он дважды избирался консулом Римской империи, в боях, речах и интригах истратился телом и духом; считал, что жизнь его удалась, и был уверен, что никто не удивит его в этом мире и не откроет ему ничего нового. У Сципиона был раб, старше его самого лет на семь, пробовавший всякое питье и всякую пищу перед тем, как передать ее из своих рук хозяину. Раб справлялся со своими обязанностями так успешно, у него было такое сверхтонкое обоняние и такое изощренное чутье на всякий подвох, что его подопечный не только ни разу не отравился за всю жизнь, но даже и не страдал желудком. Когда Сципион Младший лежал на смертном одре, он попросил воды. В стеклянных часах его спальни золотой песок неумолимо сыпался из верхней полусферы в нижнюю, песчинка за песчинкой отсчитывая последние мгновения его, Сципионова, бытия. Старый раб пригубил воду из чаши и, найдя ее чистой, подал хозяину, а другой рукой придержал его за тонко пахнущий куриным пером от подушки затылок. Сципион жадно отпил несколько глотков, и холодная липкая испарина выступила у него на лбу и на шее - даже эти несколько глотков утомили его до изнеможения. Он откинулся навзничь.

"Сципион, а ты помнишь, что Сципион Африканский Старший усыновил тебя?" - вдруг спросил раб.

"Помнить не помню, но знать знаю, - едва раслепляя бескровные губы, отвечал Сципион Африканский Младший. - Почему ты заговорил об этом?"

"Потому, что по обычаю я умру вместе с тобой. Совсем скоро, может быть, через час или того меньше, мы оба умрем. Я служил тебе верой и правдой всю твою и всю мою жизнь, едва тебя отобрали у кормилицы и допустили к общей пище. Я на семь лет старше тебя и помню все. И я хочу, чтобы ты знал то, что знаю я, ведь у нас была почти одна жизнь и будет почти одна смерть".

"Не томи, у меня мало сил. - Сципион Младший открыл глаза, ясные, еще не замутненные ускользающим рассудком. - Говори, брат мой по жизни и смерти…"

"И по рождению, - добавил раб, - я твой единоутробный брат. Это такая же правда, как и то, что солнце восходит на востоке и садится на западе. Когда нашу маму заколол копьем римский легионер, я схватил тебя, новорожденного, еще мокрого, перегрыз пуповину и бросился бежать. Меня поймали и хотели убить нас обоих, но волею судьбы Сципион Старший оказался рядом, и на руках с тобой я вошел в его палатку. С той минуты у тебя началась другая жизнь, а заодно и у меня… Это случилось за стенами устоявшего в тот год Карфагена".

Ужас прозрения, словно всполох дальнего пламени, промелькнул в широко раскрывшихся глазах Сципиона Младшего. А золотой песок все сыпался из верхней полусферы в нижнюю…

"Говори…" - И неверными движениями пальцев он стал обирать себя, словно снимая невидимую паутину.

"Да, ты все правильно понял - я твой раб, я твой брат, и оба мы по рождению карфагеняне".

"Брат мой, закрой мне веки, меня слепит…" - едва слышно попросил умирающий.

При этих словах вместе с ослепительно сверкающей в солнечном луче, чуть красноватой змейкой золотого песка, перетекшей из верхней полусферы стеклянных часов в нижнюю, и отошел в мир иной Публий Корнелий Сципион Африканский Младший, а стоило бы сказать короче - Сципион Карфагенянин.

LXII

Как и договаривались, на следующий день Николь, Мария и Пиккар выехали на конную прогулку.

Погода стояла ясная, но дул пронзительный ветер с моря. Поздняя осень давала себя знать и в Африке. Раскинувшаяся длинной полосой между морем и горами Берегового Атласа долина обесцветилась и как бы сжалась и стала меньше в ожидании зимних холодов и песчаных бурь. На фоне серых скал и бурых осыпей угрюмо чернели низкорослые оливковые рощи с их уродливо скрюченными, узловатыми ветвями; лоза на виноградниках была заботливо прикопана; все кустарники кроме вечнозеленых давно облетели и как бы прильнули к земле; только одинокие сосны над оврагами уверенно и равнодушно поскрипывали на ветру, крепко вцепившись в расселины каменистой почвы блестящими на поверхности, словно костяными, могучими корнями, возле которых, будто рассыпанные из лукошка, теснились крохотные маслята, такие же аппетитные, как под Тамбовом, Брянском или Ельцом. Но здесь, в Тунизии, как и во всем арабском мире, люди не употребляли грибов в пищу, и поэтому с нашей русской точки зрения маслята плодились вроде бы зря. И то, что сейчас от африканских оврагов по-бунински тянуло "свежестью грибной", томило и радовало ее душу неизреченной тоской по Родине, по маме, по папa2, по сестре Сашеньке, которую она запомнила в белой пелеринке, по жизни, которая могла быть иной не только для нее, но и для миллионов людей в России…