Читать книгу "Пространство для человечества - Сергей Синякин"

Ёж!

Со страхом и ужасом я наблюдал за схваткой гигантов. Мое счастье, что эта яростная битва происходила в отдалении, я был ее зрителем, а не участником, но, случись схватка ближе, я неизбежно бы стал ее жертвой, чего сражающиеся гиганты даже не заметили бы.

На мгновение шар раскрылся, и еж впился зубами в хвост змеи. Змея попыталась нанести ответный удар и постоянно натыкалась на иглы. Это ее бесило, выводило из себя, змея бесновалась, но еж крепко держал ее хвост, прижимая его к земле.

На мгновение показалось, что змее удастся освободиться, она поползла прочь, но колючий шар покатился с невероятной быстротой следом за ней, и все повторилось. Еж прижал черное тело к земле, и зубы его впились в шею змеи. Та бессильно молотила хвостом по земле, сплеталась в кольца, но её противник был безжалостен и неумолим.

Змея затихла. Длинное тело ее черной горой темнело среди смятых деревьев, как я привык называть траву. Еж некоторое время невозмутимо приводил себя в порядок, потом, закончив туалет, схватил змею за хвост и потащил ее в заросли, над которыми пышным гигантским облаком нависала листва дерева.

О продолжении моей прогулки не могло быть и речи. Испуганный и смятенный, я вернулся в пещеру. Только теперь я осознал, что был на волосок от гибели. Двинься гиганты в своей схватке в мою сторону — и я не успел бы убежать.

Как беспощаден мир, в который нас отправили безжалостные люди. Впрочем, тот мир ничуть не лучше. Там меня, не задумываясь, лишили любимой работы и провозгласили английским шпионом, каковым я никогда не был.

И все это прикрывается лозунгами о всеобщем братстве и справедливости! Все-таки мудр Господь — когда он хочет наказать человека, он лишает его рассудка.

Наверху идет схватка двух гигантов, а все мы невинные жертвы, наблюдавшие за схваткой со стороны и попавшие под ее безжалостный каток. Любой, кто помогал одной из сторон, безумен вдвойне — он перестает быть невинной жертвой, и настигающая его расплата за это вполне справедлива.

17 августа сорокового года

Возможно, я последний свидетель того, что произошло в лагере весной этого года. Для себя я назвал произошедшее Большой Бойней, таковой она останется в моей памяти навсегда. Нам объяснили, что отправляют осваивать новый мир, открытый советскими учеными. Разумеется, много слов говорилось о необходимости добросовестной работы, всем обещали неслыханные зачеты, которые, по мысли начальства, должны были подогреть энтузиазм заключенных.

Изменение среды обитания привело к изменению метаболизма организмов. У подавляющего большинства резко усилился обмен веществ, и это привело к тому, что организм стал требовать постоянных калорий. Большинству требовалось есть, есть и есть. А питание нам выделялось в прежнем объеме, явно недостаточном для того, чтобы люди выжили. Не знаю, какие специалисты рассчитывали суточный рацион для жителей лауна, но они превратили людей в людоедов. Продуктами питания распоряжалась администрация лагеря, надеяться на то, что она примет решение самостоятельно, было просто глупо. Люди, привыкшие выполнять приказы, не способны что-то решать. Подобное положение привело к голоду и вспышке каннибализма бреди заключенных. Разумеется, охрана не сидела сложа руки, она сурово наказывала каннибалов, применяя весь спектр доступного им насилия. За несколько дней, начиная с Первомая, погибло более двух тысяч человек. Охрана выносила трупы за пределы лагеря и бросала в лауне, где они становились добычей хищников. Остальные умирали от голода. Тогда и произошло восстание. Охрана была хорошо вооружена, но ее было мало для того, чтобы сдержать натиск умирающих от голода людей. В день восстания погибли еще полторы тысячи человек, что произошло дальше, я уже не видел, потому что бежал.

Мне кажется, что погибли все и в живых остался я один. Ночами мне снились люди, остервенело разрывающие трупы. Пусть Бог, если он есть, накажет всех причастных к этому бесчинству и издевательству над людьми. Пусть он упокоит души невинных жертв!

Читать дальше было невозможно.

Отложив желтые листы, Крикунов попытался представить себе тех, кто отправлял людей в лаун, не задумываясь о последствиях. Наверное, они были обычными людьми, которые имели матерей й отцов, с нежностью относились к своим женам, боготворили собственных детей. Однажды, еще в бытность на Материке, Крикунову довелось читать книгу о репрессиях тридцатых годов. В книге имелось много фотографий следователей, судей и работников лагерей, в которых сидели жертвы. Его тогда поразили эти фотографии. Не монстры были на них, обыкновенные люди, в чьем облике проглядывали совсем Человеческие слабости и пристрастия. И трудно, совсем невозможно было понять, почему так неистовствовал, круша ребра жертвам, Рюмин, почему так иезуитски залезал к ним в душу Агранов и вообще почему все было именно так, а не иначе?

И вообще, почему дело во имя благих целей всегда заканчивается кровью и горем, почему революция всегда пожирает своих детей? Долго думать об этом было просто глупо, слишком умным Лев себя никогда не считал, так, обычный человек, не гений. Об этом такие светлые умы задумывались, но никто ведь не дал однозначного и единственно верного ответа. Обычные суждения и рассуждения. Те, кто мог дать ответ на этот допрос, давно уже лежали в могилах и потому безмолвствовали, остальные говорили, но все это было простым словоблудием. И все потому, что не опиралось на факты.

Глава четвертая

Один из первооткрывателей лауна Александр Староверов жил в небольшом коттедже почти в центре Поселка. Старик давно отошел от дел, но натура у него была деятельная, поэтому он постоянно что-то делал в Совете — то подготавливал запросы на необходимое оборудование, то анализировал записки поисковиков, да мало ли текущей и несложной работы могло найтись для отставника в Совете Района?

Ветеран освоения Района был дома.

— Я по делу, Александр Николаевич, — сказал Крикунов. — Да хоть без дела заходи, — приветливо сказал Староверов. — А то ко мне редко заходят, наверное, я всем в Совете надоедаю. Старость, Лева, ты уж позволишь мне тебя на «ты» называть? А старость — это почти всегда одиночество. Друзья умирают, дети, у кого они есть, разлетаются в разные стороны, им не до тебя, у них собственные проблемы.

Крикунов вошел, уселся в кресло у стола. Ему до старости было далеко, одиночество ему не грозило, разве что заплутает в джунглях Лауна. Но он старика понимал, поэтому и спросил:

— Александр Николаевич, а вам не хотелось вернуться? Староверов усмехнулся.

— Куда? — спросил он.

— Как куда? — не понял ответа Крикунов. — Туда, конечно. Все-таки что-то у вас там осталось, не могло не остаться!

— Ничего не осталось, — после долгой паузы сказал Староверов. — Если у меня что-то и было, то здесь. Я ведь загремел в девятнадцать. В сороковом году. Ага, во второе заселение попал. Отца у меня не было, а мать умерла года через три после моего ареста. И что у меня там могло остаться? Дом? Так нет его, дома. Родственники? Я их не помню, и они меня тоже. О чем мне с ними разговаривать? Что мы могли вспомнить? Невесты у меня не было. Друзья… Так они здесь появились, в Районе. Вот и получилось, что все у меня здесь, а там ничего не осталось. Знаешь, я уже не вспоминаю, у меня даже прежних воспоминаний не осталось.