Читать книгу "Иерусалимский ковчег - Александр Арсаньев"

Я задумался, поначалу в мои планы не входило в ближайшее время участвовать в какой-либо орденской работе, но неожиданные обстоятельства все-таки заставили меня изменить свое мнение. Теперь мне во что бы то ни стало требовалось добраться до орденского архива, чтобы получить доступ к летописи, в которую заносились некоторые биографические сведения о посвящаемых. Я надеялся, что мне удастся раздобыть кое-какую информацию о брате Алавионе. По крайней мере, я желал получить доказательства того, что я двигаюсь в правильном направлении.

— Буду, — ответил я.

В этот момент на горизонте показалась еще одна траурная процессия, и мы с Грушевским расстались.

Я поймал извозчика и направился в ложу, местонахождение которой в столице не могу я открыть даже при всем своем огромном желании. Способен только сказать, что располагалась она в священном месте, в «долине Иосафатовой» с востока на запад, как обычно располагаются все церкви и храмы.

Привратник узнал меня по проходному слову и ритуальному прикосновению. Двери открылись передо мною, и я оказался в темной прихожей, где уже собирались братья. Один из служителей проводил меня в комнату, где я смог обрядиться для церемониала.

Все это время я высматривал глазами секретаря, господина Ветлицкого, однако, так и не смог его обнаружить. Потому мне пришлось констатировать, что я буду вынужден пробираться к архиву тайком и самостоятельно, на собственный страх и риск.

Я облачился в черный камзол, глухо застегнутый на все пуговицы с ритуальными знаками, в черный широкий парадный плащ до пят и черную шляпу, поля у которой были опущены.

Все братья кругом меня выглядели примерно так же и походили на мрачных, скорбящих по невосполнимой утрате близнецов.

Я вошел в прямоугольную комнату, стены которой задрапированы были черным бархатом, потолок поддерживали три столба тосканского, дорического и коринфского ордера, между ними мозаиковый пол прикрывал ковер с символическими знаками, расшитый серебряными и золотыми нитями, а посреди этого всего возвышался открытый гроб.

Через несколько мгновений в комнату вошел и сам испытуемый, с которого внезапно была снята повязка. Он и глазом не успел моргнуть, как младший из братьев ударил его масштабом по обнаженной шее, другой — наугольником в то самое место, где билось его трепещущее сердце, а один из мастеров, представляющий капитул, стукнул его молотом, и кандидат внезапно осознал, что гроб на этом жертвеннике приготовлен исключительно для него.

— Представляешь ты одного из величайших людей в мире, нашего Великого мастера, — услышал я приглушенный голос витии Грушевского.

Несколько братьев уложили несчастного испытуемого в гроб и прикрыли его багряным покрывалом. И тогда звуки масонского гимна раздались под дрогнувшим балдахином.

Тем временем я покинул собравшихся, увлеченных происходящим и поспешил в ту самую комнату, где, как я знал, находился архив ордена «Золотого скипетра», массивные трехсвечные канделябры освещали мне путь.

Я свернул налево по коридору и быстрыми шагами прошел в сторону архива, от дверей которого у меня имелись ключи, переданные мне Кутузовым на случай непредвиденных обстоятельств. На мое счастье, мне никто не встретился на дороге, и я смог беспрепятственно добраться до нужной мне комнаты.

Дверь приоткрылась практически без труда, потому как серебряный ключ идеально подходил к встроенному замку. Его я всегда носил при себе, на той же цепочке, что и Мирин пантакль.

Я снова возблагодарил господа, что и в архиве, заставленном дубовыми стеллажами с бумагами, документами, типографскими книгами и рукописями, тоже никого не было. Но и сюда доносились удары молота из комнаты, где происходил обряд посвящения в третий канонический градус символического масонства.

Я быстро добрался до нужной мне полки, потому как примерно знал, где хранилась искомая мною «летопись». Это была довольно толстая тетрадь в сафьяновой синей обложке, прошитая шелковым шнуром и скрепленная большой сургучной печатью Ложи и Венерабля.

Как только она попала мне в руки, я тут же зашуршал исписанными страницами и очень скоро наткнулся на заинтересовавшего меня брата Алавиона. Его подлинного имени я в летописи так и не обнаружил, зато прочел его полную биографию, которая абсолютно совпадала с тем, что я знал о Созоне Сократовиче Гушкове. Здесь же был указан и его петербургский адрес.

Я убрал рукопись на место и, довольный собою, вернулся в зал посвящения, где испытуемого, по обряду, в пятый раз уже вытаскивали из гроба. При мне «брат ужаса» вручил ему терновую ветвь в знак воскрешения.

Когда церемония закончилась, Грушевский спросил меня, останусь ли я на братскую трапезу. Но я ответил ему, что совершенно не имею такой возможности, на что он предложил мне дождаться хотя бы первой здравицы за всевысочайшее здравие Его Императорского Величества Александра I, от чего я отказаться никак не мог. И только после этого мне все-таки удалось покинуть ложу.

Теперь мне предстояло лицом к лицу встретиться с предателем и убийцей, посягнувшим на мою жизнь. На его совести были гибель Строганова и Катюши, он же и выкрал компрометирующую переписку, корысти ради совершив государственное преступление. Я уже и не говорю о смерти Воротникова!

Я снова поймал извозчика, велев ему отвезти меня на Караванную улицу, где я и надеялся рассчитаться с братом Алавионом.

Дверь мне открыл швейцар с метлою в руках.

— Что вам угодно? — осведомился он.

— Я к господину Гушкову с визитом, — ответил я.

— Как о вас доложить?

— Мне бы хотелось сделать сюрприз, — произнес я загадочно, оперевшись о мраморную колонну.

— А барин у меня сюрпризов не любит, — уверенно заявил швейцар.

Я протянул ему пару империалов. Швейцар замялся, но все-таки деньги взял.

— Ну что же, — пожал он развернутыми плечами. — Сюрприз, как видно, дело хорошее!

— Вот именно, — холодно улыбнулся я, вспомнив о боевой секире, символе отсечения всех вредных членов братства.

Швейцар приоткрыл предо мною стеклянную дверь и проводил до узкой мраморной лестницы, объяснив мне, как добраться до кабинета.

Я поднялся в указанном направлении и легонько толкнул дверь кабинета, которая оказалась незаперта. Я предвкушал встретиться со своим противником лично, лицом к лицу, которое не будет скрыто за капюшоном шерстяного бурнуса.

Я потихоньку зашел в кабинет и не поверил своим глазам. В глубоком кресле сидел Гушков, запрокинув голову самым, что ни на есть неестественным образом. Остекленевшие черные глаза его смотрели в белеющий потолок. Кто-то опередил меня и свернул шею брату Алавиону.

Но кто? У меня не оставалось сомнений, что это дело рук графини Полянской. Скорее всего, именно она и подослала к нему мальтийцев. Разве не Лидия Львовна говорила о шантаже?