Читать книгу "Книга предсказанных судеб - Мария Очаковская"

Сначала на теле появляется фурункул величиной с яйцо, искать его на шее следует за ухом или под мышками, а также в паху. Затем фурункулы множатся и чернеют. Кловис умер в адских муках, и агония его длилась не менее трех часов – так рассказал нам личный врач отца, при этом присутствующий. Его самого, прежде знавшего о чуме лишь по ученым книгам, испугал вид устрашающих зловонных бубонов, которые покрывали все тело больного, а вздуваясь, приносили несчастному еще большее страдание.

Вижу, что любезные мои слушатели притихли… – прервала свое повествование графиня и погладила руку Элинор.

– Ах! Бабушка! Как это ужасно… – воскликнула та, не находя более слов, чтобы передать свое волнение.

– Признаться, мне и самой тягостно останавливаться на всех бедствиях, что обрушились тогда на нас, – помолчав, сказала старая дама. – О! Как же переменился наш город в ожидании неумолимо надвигавшейся чумы. Болезнь будто нарочно притаилась и выжидала, упиваясь людским страхом, ибо, забрав первую жертву, она начала проявлять свое действие не сразу, но по истечении нескольких дней. Горожане словно обезумели от ужаса. Поэтому в одних домах шумело безудержное бесовское веселье, разгульные карнавалы, шутовские свадьбы, вино лилось рекой, и все собравшиеся предавались блуду – перед лицом смерти они желали насытиться мирскими радостями в последний раз. В других же домах слышались стенания, неистовые вопли и неумолчный плач. Сказывали, что какая-то обезумевшая мать в приступе рыданий задушила собственное дитя. А трактирщик, подговорив своих сыновей и вооружившись дубиной, отправился крушить дом еврея-ростовщика, заявляя, что это он отравил колодец и призвал на город чуму.

Но были и такие, кто не поддался страху и не потерял головы. Таких великие бедствия делают еще более рассудительными и здравомыслящими. Среди них, без сомнения, был наш отец, барон Гранфуа. По-прежнему не имея никаких вестей от нашей матушки и мучаясь неизвестностью, он продолжал исполнять свой долг сеньора. День и ночь в поддержание порядка он с верными ему вассалами объезжал дозором улицы города, пресекая кровавые драки и погромы. Многих невинных спасли они тогда от гнева простолюдинов. По приказу отца снарядили также команду лекарей и чистильщиков. Облаченные в кожаные плащи, перчатки и остроносые маски, клюв коих был наполнен фумигантами, они ходили по домам, помечая крестами те, где есть заболевшие, и оказывая посильную помощь людям, кто имел в ней потребу.

– Скажите, миледи, для чего служили эти фумиганты? – задал вопрос Бернар.

– Полагали, что фумиганты, иначе лечебные травы и ароматические эссенции, обладающие сильным запахом, способны отпугивать заразительную болезнь. Однако вездесущие чумные миазмы не знают барьеров, ничто и никто не может противостоять черному всаднику смерти. Количество заболевших росло с каждым днем.

Мы с Робером знали об этом, хотя были заперты в донжоне по приказу отца и не имели общения ни с кем, кроме няни Татуш. Через маленькие бойницы мы видели все, что происходит внизу, внутри городских стен. Видели, как клубится дым на обезлюдевших улицах. Видели, как с закатом солнца могильщики собирают тела умерших, которым нет числа, грузят их на телеги и вывозят из города. В один из этих тягостных дней к нам в башню поднялся отец. Лицо его было черно от копоти или, скорее, от горя. Он сообщил нам, что получил известие из Перпиньяна, где неделю назад скончались наши мама, бабушка и сестры, никто из тамошней родни не уцелел. С поникшей головой отец также добавил, что более ничего не сможет сделать для своего города и своих подданных:

«Помощь нужна живым, а не мертвым. Собирайтесь!»

Сраженные новостью, мы с братом застыли, не в силах пошевелиться.

«Если вы не поторопитесь, то черная смерть сожрет и вас! – вне себя закричал отец. – От чумы помогают лишь три волшебные пилюли: быстрее, дальше и позже. Бежать как можно быстрее и дальше, а возвращаться как можно позже!»

И вот, собрав небольшой скарб, мы с отцом, братом, Татуш и еще несколькими слугами бежали из Фуара. После долгой и трудной дороги нам наконец удалось найти приют в маленькой францисканской обители, затерянной в предгорье Пиренеев. Там мы оставались до холодов и счастливо избегли мучительной смерти…

Однако я вновь отвлеклась от событий того дня, – откинувшись на спинку кресла, произнесла графиня, – когда мы все вместе отправились на прогулку к старой мельнице. Сидя в повозке, мы пытались разглядеть сквозь туман двух всадников – кузена Анри и юного графа, но их силуэты уже скрылись где-то на той стороне Лебяжьего ручья…

25. Ревность

Москва. Наши дни

– Каталог должен быть готов через два месяца. Ты за него отвечаешь, с тебя в случае чего и спросим, – нежным голосом сообщила Поленову начальница и удалилась.

С трудом подавив желание запустить в нее степлером, Алик вернулся к компьютеру и уставился в монитор.

Он терпеть не мог работать в спешке и теперь очень нервничал, искренне полагая, что достойный выставочный каталог – а именно этого от него и ждали – в отведенные сроки сделать невозможно, хорошее дело должно отлежаться. Выставка-то, на минуточку, не где-нибудь, а в музеях Кремля будет проходить.

«Застывшее время. Часовые механизмы XV–XIX веков» – как издевка, высветилось на экране название совместного российско-итальянского проекта, к подготовке которого Алика привлекла Татьяна Стриж, подруга его бывшей жены и одновременно куратор выставки.

«Неужели она на самом деле не понимает? Вроде взрослая баба, не первый год в профессии. Два месяца – это не срок, а штурмовщина. Пойдут ошибки и ляпы, а на печати вылезет какая-нибудь уж совсем запредельная мерзость. Все знают, что чуда не произойдет, но делают вид, что не знают. Эх, правильнее всего было бы отказаться», – размышлял про себя Поленов.

Но, увы, при его нынешнем безденежье и долгах принципиальность была непозволительной роскошью. Поэтому приходилось сидеть в офисе по двенадцать часов без перерыва. А ведь бабья там понапихалось, как мух у варенья, и никто толком не знает, чего делать. Ассистентка при перепечатке текста допустила восемь ошибок, дама-фотограф прислала весь отснятый материал в ритуальной черной рамочке (интересно, кто ее об этом просил?!), а дизайнерша… нет, о ней лучше не вспоминать. И надо же было такому случиться – единственный нормальный дизайнер Паша, с которым Алик не раз работал и на которого так рассчитывал, укатил на какую-то Аюрведу чакры прочищать, будь они неладны.

Под вечер пришел долгожданный ответ от итальянцев. На все про все забугорная типография просила две с половиной недели. Что ж, в таком случае шанс есть. При условии, что он сам поедет в Италию утверждать цветопробы. Если, конечно, согласится Танька, хотя визу ему еще на прошлой неделе поставили…

С этими мыслями в половине десятого вечера Поленов вышел из офиса на Никольской и двинулся в сторону метро, но внезапно остановился, хлопнув себя по лбу, развернулся и пошел в обратную сторону.

Он вспомнил об Ольге. Вернее сказать, он про нее и не забывал. Даже сидя в офисе, в густой атмосфере истерики и безумия, думы о Колесниковой его не покидали. Из головы никак не выходила та глупая, невыносимо глупая сцена на даче. И Ольгино лицо. Какое у нее тогда было выражение! Выходит, правильно в часослове-то написано, что «наши тайные желания надлежит прежде хорошо обдумать и взвесить».