Читать книгу "Благословение святого Патрика - Вера Колочкова"

Вышла на лестницу, услышала легкие шаги внизу. Машка. Светлые волосы забраны в косу, болтается по спине маятником. Сарафанчик легкий, из рогожки, с дырками, все девичьи прелести на виду. И щеки от жары бело-румяные, влажные, тугие. Хороша… Про таких девушек говорят – кровь с молоком.

– Привет, мам…

Чмокнула в щеку как ни в чем не бывало. Что ж, уже хлеб. Пусть будет как ни в чем не бывало.

– Здравствуй, доченька… Пойдем в ординаторскую, там сейчас нет никого.

– Пойдем…

В ординаторской царил относительно прохладный полумрак – полоски жалюзи были сдвинуты плотно, стояли насмерть перед потоком бьющего наотмашь солнца.

– Садись вот сюда… Чаю хочешь?

– Нет, мам, лучше чего-нибудь холодненького. А минералка есть?

– Сейчас посмотрю…

В холодильнике нашлась початая пластиковая бутылка «Нарзана», и Машка залпом выпила целый стакан, задохнулась от удовольствия.

– Может, ты голодная? У меня бутерброды есть…

– Нет, не хочу. Вообще-то я на диете, мам… Можно сказать, на вынужденной. Уже неделю только овощами и рисом питаюсь. Они в готовом виде продаются, только разогреть…

– Маш… Это ты меня так маленько шантажируешь, да?

– Нет, нет, что ты… И вообще… Я хотела сказать – прости меня, мам. Прости, что я твои звонки сбрасывала. Не знаю, откуда вдруг из меня такой эгоизм попер… Конечно, я очень хочу, чтобы ты была счастлива, мам.

– Спасибо, доченька.

Помолчали, глядя друг на друга с улыбками. Она протянула ладонь, дотронулась указательным пальцем до Машкиного нижнего века:

– У тебя тушь немного размазалась, вот тут пятнышко… Мокрую салфетку дать?

– А, ладно… Потом.

– А как ты… вообще, Маш? Привыкаешь к самостоятельности? Деньги у тебя есть? Я оставляла в шкафу. Ну, ты знаешь, где…

– Да, я знаю. Деньги пока есть, не волнуйся.

– Когда зарплата будет, я тебе еще дам.

– Не надо, мам. Оставь себе. Папа же мне дает… Он, кстати, приходил вчера. Ну, чего ты сразу напряглась так?

– Нисколько я не напряглась…

– Да напряглась, напряглась. И зря, между прочим. Чего уж теперь-то? Вы ж и впрямь чужие друг другу люди, тем более в разводе. Он тоже, кстати, эмоций особых не проявил, когда узнал…

– А ты ему сказала, где я теперь живу?

– Сказала. А что? Не надо было?

– Нет. Не надо было.

– Да ну… Брось, мам. Он спросил, я и сказала. Не врать же ему было, что я твоего нового адреса не знаю? Он бы и не поверил… Ты что, обиделась, да?

– Ничего, Маш. Я думаю, ты права. Какая разница – знает, не знает… А что Женя? Она… говорила с тобой?

– Еще как… Целый вечер вчера на кухне сидела, эмоциями плескалась. Я уж помалкивала, больше роль жилетки да благодарной слушательницы исполняла. Была свидетелем драмы внутреннего конфликта.

– А в чем ее внутренний конфликт, Маш?

– Ой, как будто ты Женьку не знаешь… Она ж девушка не простая, ей все по справедливым полочкам надо разложить, рациональное зерно выкопать… Как будто это в принципе возможно в данном конкретном случае! А Женька, она такая – ей во всем определенность нужна, вынь ей да на тарелочке принеси. И разложи на черное и белое.

– В смысле – на черное и белое? Что-то я не поняла, Маш…

– Ну, как бы тебе объяснить? Помнишь, она нам про взаимоотношения в своей семье рассказывала? Вроде всегда отца жалела, что он такой… подкаблучник. Что наезды от жены, то есть от Женькиной мамы, молча сносит… Жалеть жалела, а когда ушел – осудила. Говорит, я вовсе его не жалела, а наоборот, уважала за возвышенное терпение… Ну скажи, мам, не глупость, а?

– Не знаю, Маш… Я не могу судить объективно… Да и не хочу, в общем.

– Она еще говорит, что терпение ради сохранения семьи – это вроде как высокая цель… А если человек предает цель, то он и сам автоматически становится предателем. И потому она на другой стороне баррикад… Я ей говорю – какая, мол, тебе-то разница? Они как были твоими родителями, так и останутся на всю жизнь, кто тебя заставляет принципиальный выбор делать? А она злится, слушать не хочет… Такая уж она, мам. Или черное, или белое, других цветов нет.

– Что ж, это ее позиция, Маш. Всякая позиция достойна уважения, по меньшей мере.

– Слушай… А Женькин отец сильно переживает, что она ему не звонит и его звонки сбрасывает?

– Не то слово, Маш… Переживает, конечно.

– Мам, вообще-то она с тобой поговорить хочет…

– Кто?

– Да Женька, кто! Чего ты так испугалась? Если уж затеялась со всем этим хозяйством, то что ж…

– Я не испугалась, Маш. Я готова. Пусть приходит к нам, поговорим.

– Не, к вам она не пойдет… А ты сможешь с ней на нейтральной территории встретиться?

– Конечно… А где?

– В кафе, например. Она тебя сегодня будет ждать в кафе на Вознесенской, около сквера, знаешь? В шесть часов…

– Да. Я приду, Маш.

– Ага… Только учти, она нападать будет, всякую сердитую философию разводить… Ты как, выдержишь?

– Да, Маш, конечно. А ты только за этим ко мне приходила?

– Ну чего ты, мам… Я просто соскучилась, правда… Я в отличие от Женьки ни в какие принципиальные позиции вставать не собираюсь… Я и тебя люблю, и папу. Одинаково.

– Ты тоже с ним полгода не разговаривала, когда он ушел… Забыла? Вот и Женю не осуждай. У нее это пройдет со временем.

– Конечно, пройдет. Я тоже так думаю. Хотя… Может, и не пройдет. И дружить мы с ней уже не сможем, как раньше. Она и во мне будет врагиню-разлучницу видеть. Так уж наша жизнь устроена, мам…

Машка глубокомысленно вздохнула, опустила плечи, грустно подняла брови домиком. И тут же резво подскочила со стула, летящим движением оправила сарафанчик.

– Ладно, я побегу, а то от работы тебя отрываю… Где, говоришь, у меня тушь размазалась?

Сунувшись к зеркалу, быстро привела себя в порядок, взмахнула рукой:

– Пока, мам! Я к тебе заскочу в воскресенье! Познакомлюсь хоть с… С… Как мне его называть-то, а?

– Да как хочешь. На месте определишься! – засмеялась она, любуясь ее грациозными движениями. – Тебя проводить?

– Не, я сама… Все, убежала! А ты в кафе к шести не забудь…

Да уж, забудешь тут. Вздохнула, съежилась внутренне – а признайся себе, матушка, ведь трусишь немного… Но Машка права. Если уж затеялась, надо дальше идти. Ох, непривычно как… Выходит, надо по головам…

Ровно в шесть она вошла в кафе на Воздвиженской, вгляделась в полумрак зала. Женя сидела в углу, за дальним столиком на двоих. Подняла руку, пошевелила пальцами, и она пошла к ней, улыбаясь приветливо. Села напротив, по-прежнему улыбаясь.