Читать книгу "Экспериментальный фильм - Джемма Файлс"

процесс разрушения. Между домом и полем – остатки сада, газоны и клумбы, заросшие травой и кустарником, живые изгороди лабиринта, которые так разрослись, что перекрыли доступ к задней двери, и теперь пользоваться ею можно только зимой.

Справа находятся руины еще одного здания – железные ржавые стропила очерчивают контуры разрушенной теплицы, которая вскоре после похорон Хайатта Уиткомба престала использоваться по назначению и была превращена сначала в мастерскую художника, а потом, как мы выяснили, в киностудию. Для этого здесь возвели стену, установили несколько задников, расписанных вручную, и построили поблизости деревянный сарай без окон, который, вероятно, использовался в качестве темной комнаты для проявления кинопленок. За пятьдесят лет дождь и ветер успели разбить почти все стекла, а оставшиеся осколки казались серыми и тусклыми при любом свете, кроме самого яркого.

– Во времена моего детства Уксусный дом притягивал нас как магнит и в то же время внушал ужас, – рассказывает Морейн на пленке, снятой Сафи. Группа стоит у входных дверей, на которых красуется блестящий висячий замок – единственная новая деталь во всем здании. – Мы, дети, постоянно пробирались сюда, считая это увлекательным приключением, но никогда не задерживались надолго. Оглядимся по сторонам и даем деру. Здесь никогда не устраивали вечеринки. Никто не приезжал сюда, чтобы целоваться в машине и так далее. Что до меня, я не была внутри как минимум три года, и единственное, что я отчетливо помню – на стенах там нет никаких граффити и, как это ни странно, не было никогда. Какие подростки не стремятся разрисовать всю стену каракулями сверху донизу?

В этот момент Сафи направила камеру на меня, и я сделала страшные глаза, давая понять, что не желаю быть объектом съемки. Войдя внутрь, мы столкнулись с неожиданным затруднением – едва ступив на крыльцо, маленькая Эйлин Лафрей расплакалась и категорически отказалась идти дальше. Когда отец, не желая потакать подобным капризам, взял ее на руки и двинулся к дверям, девочка начала вырываться и пинать его ногами. Родителям пришлось сдаться, и мать Эйлин повела ее в сад.

– Поищите, нет ли там спелых яблок, – напутствовала Морейн.

После этого наша группа, уменьшившаяся на двух человек, оказалась внутри.

Там действительно не было никаких граффити. Ни единой каракули, как отметила Морейн.

Но нельзя сказать, что там не было никаких украшений.

* * *

Осторожно переступая по скрипучим шелестящим половицам, мы направились в главную гостиную.

– Пол здесь чрезвычайно коварный, – предупредила Морейн. – Пять лет назад какой-то парень, аспирант из университета Овердира, пролез сюда тайком, провалился по пояс и застрял. Да так, что не смог выбраться без посторонней помощи. Это было зимой, и он жутко замерз – когда его нашли, он был весь синий.

Несмотря на то что Морейн постоянно пыталась веселить нас, чувствовалось, что она волнуется – так же, как и все остальные. Наконец мы оказались в задней части дома, в некогда великолепной столовой Уиткомбов.

«Картины», которые мы там увидели, были нарисованы прямо на стенах и почти полностью покрывали три из них. Четвертую стену занимали три больших окна, откуда открывался вид на теплицу и сад-лабиринт, и двойные двери на террасу. Напротив лежал – ибо ножки его подгнили и отвалились – огромный обеденный стол, почти неразличимый на усыпанном мусором полу. Росписи начинались от самого плинтуса и заканчивались на высоте примерно восемь футов; это позволяло предположить, что над ними работал человек достаточно высокого роста (рост миссис Уиткомб составлял пять футов восемь дюймов), который к тому же пользовался лестницей-стремянкой.

Скорее всего, она использовала краски на свинцовой основе, что объясняет удивительную стойкость изображений в столь неблагоприятных условиях. На видео можно различить, что, несмотря на обилие плесени и трещин, изображение остается достаточно четким, более того, сохранилось множество мелких деталей, позволяющих судить о замысле миссис Уиткомб. (Естественно предположить, что при создании росписей миссис Уиткомб прибегала к посторонней помощи, однако музей располагает записями, согласно которым она нанимала работников лишь для того, чтобы оштукатурить стены. Разбив каждую стену на секции, она сначала делала наброски углем, а после приступала к работе красками. В течение двух лет, с 1906-го по 1908-й, стены были расписаны полностью.)

Не знаю, удастся ли мне получить какие-либо фотографии для своей книги; не знаю даже, есть ли необходимость в подобных иллюстрациях. То, что нам удалось запечатлеть, не передает истинной атмосферы этого места; пленка не в состоянии отразить витающее в воздухе ощущение тревоги. Те немногие европейские художники и критики, которые удостоили вниманием произведения миссис Уиткомб, созданные во время свадебного путешествия, упоминали, что человеческие фигуры на ее картинах кажутся странно колеблющимися – вытянутые конечности, размытые лица с неопределенными чертами, над которыми тускло сияют светло-зеленые, ярко-желтые или белоснежные нимбы. Создается впечатление, что мы смотрим на эти изображения, прищурив глаза от яркого света. Если ранние ее работы были в основном импрессионистскими, с легкой примесью символизма, росписи столовой перерастают эти влияния, точнее, выжимают их до последней капли, сводя до чистой сути, странной, жуткой и яркой.

Человеческие фигуры расположены на фоне бесчисленных цветных точек в виде процессии, двигающейся с обеих сторон. Лица у всех опущены, руки воздеты вверх, точно в мольбе. Судя по размерам, среди них есть дети и взрослые, однако другие отличительные признаки практически отсутствуют – возможно, художница изображала неких обобщенных женщин, возможно, андрогинов. Некоторые держат в руках сельскохозяйственные орудия, серпы и косы, другие тащат снопы колосьев, букеты цветов и корзины фруктов. Все они имеют нечто общее с человеческими душами на картинах Яна Торопа, образами, вдохновленными индонезийским театром теней, а также с традиционными византийскими иконами. Подобно святым на иконах, люди на картинах миссис Уиткомб обращены к зрителю в полупрофиль, и каждую фигуру облекает мандорла [12] или нимб. Нечто подлобное можно увидеть на фотографиях Кирлиана, которому якобы удалось запечатлеть ауру человеческого тела, исходящую от человека жизненную силу.

У ног каждой фигуры лежит тень, выполненная в еще более ярких тонах – зеленый переходит в виридиан, желтый – в цитрин, белый – в палладиум. Несколько превосходящие размерами людей, которые их отбрасывают, эти тени с тонкими, как у скелетов, руками, широко открытыми ртами и слепыми, жадно ищущими взорами кажутся хищными и опасными. Вместо ног у них хвосты, скрученные, переплетающиеся друг с другом, как змеи или щупальца спрутов. Порой хвосты пытаются опутать ноги людей, тенью которых являются. Как в знаменитой миниатюре из книги «Пути Господни», на которой изображена святая Хильдегарда Бингенская, удостоившаяся от Бога видения и рассказывающая о нем молодой монахине;