Читать книгу "Арлекины и радуги - Ирина Дмитриевна Голыбина"

ты просто не понимаешь.

От их давления, от постоянных тягостных разговоров у Веры напрочь пропал аппетит, и вес опять начал падать. Она попробовала курить, чтобы успокоить нервы; от нервов сигареты не помогали, но привычка возникла быстро, и бросать Вере не хотелось. Она полюбила сам ритуал: щелчок зажигалки, маленький язычок пламени, первая затяжка, от которой чуть-чуть кружится голова.

В то же лето, перед стажировкой, разбился отец, и пришлось поехать домой на похороны. Мама с бабушкой в ужасе смотрели на Веру – худую, серую, раздраженную.

– Куда тебя отпускать, – волновались они, – погляди только, во что ты превратилась!

Вернувшись с похорон, Вера объявила Роберту, что они больше не вместе.

– Ты какую-то заграницу предпочла мне? Мне? – взвился он. – Да я тебя повезу куда захочешь, только скажи! Дался тебе этот университет, на черта он нужен? Или собралась себе там иностранца найти? А? Получше устроиться?

– Не повышай на меня голос, – ответила Вера спокойно. – Я не разрешаю так со мной говорить.

– Не разрешаешь? Ты – мне?

Роберт схватил ее за плечи, но она вырвалась, отступила на шаг. Сказала:

– Не порти все, пожалуйста. Давай расстанемся по-хорошему.

Роберт прикусил нижнюю губу, постарался взять себя в руки.

– Ладно. Извини. Может, еще передумаешь?

– Не передумаю.

– А если я прилечу к тебе?

– Не надо.

– Вот же глупое дитя! Не понимаешь – я тебя люблю!

Это был первый раз, когда Роберт признавался ей в любви. Нет, он говорил «любимая», просил подписать цветы, которые ей посылал, «любимой девочке» или «Вере, с любовью». Но вот так, вслух, произнес эти слова впервые, и Вера почувствовала, как слезы выступили у нее на глазах. Ей было жалко Роберта, жалко себя – за то, что она, дожив до двадцати лет, ни разу не слышала обыкновенного «люблю». Тем не менее ее решимости это не поколебало. Жалеть мужчину – значит считать его слабым. Жалеть себя – признаваться в собственной несостоятельности. Такого Вера никак не могла допустить.

– Я не люблю тебя, – сказала она быстро. – Прости, но нет.

Две недели после этого Лу не разговаривала с ней, дулась. Потом смягчилась, они немного всплакнули и начали собирать Верины вещи. Оставаться в съемной квартире одной Согомоняны дочери не разрешили, других подруг, с которыми она хотела бы жить, у Лу не было, и она возвращалась к родителям.

Вера купила билет на первые числа сентября, получила в институте нужные документы. Роберт предлагал отвезти ее в аэропорт, но она поехала на такси. Провожала Веру только Лу: она выстояла с ней очередь на регистрацию, потопталась перед паспортным контролем и помахала рукой, прежде чем за Верой сомкнулись створки непрозрачных стеклянных дверей.

После московской осени, которая началась еще в августе, Вера попала в настоящее лето. Взлетная полоса колебалась в жарком мареве, поручни трапа разогрелись под солнцем. Прямо в аэропорту можно было сесть в метро, и Вера проехала до университета, находившегося возле городской Ратуши. Университет был похож на дворец – с мраморными узорчатыми полами, широкими лестницами, тяжелыми деревянными дверьми с медными накладками. Здесь ее тоже отправили селиться в общежитие, но оно не имело ничего общего с московским. Каждому студенту полагалась отдельная комната с собственной маленькой ванной, Вере досталась угловая на третьем этаже. Там было, пожалуй, даже лучше, чем в их с Лу квартире, – современная удобная мебель, книжный стеллаж от пола до потолка, рабочий стол вместо подоконника. Общая кухня на пять комнат сияла чистотой, и больше всего Вере запомнились зеленые яблоки в проволочной корзине посреди стола, на которые никто не претендовал – в общаге на Петровериге их расхватали бы в минуту, не спросив хозяина.

Вера пошла прогуляться по городу, очарованная летним беззаботным настроением, царившим повсюду. Венцы щеголяли в белых рубашках, белых брюках, белых шляпах с синей лентой. Кучера поили из ведер лошадей, возивших туристов в каретах; лошади с фырканьем опускали в воду разгоряченные морды. Повсюду были кондитерские, нарядные кафе – большие и поменьше. Вена никуда не спешила, приглашая наслаждаться своей красотой.

Занятия начинались через неделю, и у Веры было время осмотреться. Она познакомилась с другими стажерами – из Чехии, Англии, Швейцарии, – и вместе они кружили по Рингу на трамвае. Он проезжал мимо главных достопримечательностей – Хофбурга, музейного квартала, парламента, Ратуши, Бургтеатра, – и с их студенческими проездными получалась бесплатная экскурсия.

Купив в кафе чашку кофе, там можно было просидеть хоть весь день – в Вене не было принято торопить посетителей. Вера брала с собой книгу, устраивалась за столиком и рассматривала людей, идущих мимо. Она уже начинала ощущать себя частью этого города, напыщенного с виду и гостеприимного в душе.

Учиться ей было легко; преподаватели все понравились. Они вели совсем другую жизнь: светскую и расслабленную. Фрау Беккер приезжала в Вену на два дня в неделю, а остальное время жила с мужем в Линце. Герр Зеехофер обожал музыку и был завсегдатаем Венской филармонии. Они запросто делились со студентами рассказами о том, как проводили время между занятиями, общались как с друзьями. Лекция по переводу фразеологизмов вполне могла закончиться совместным походом в бар, посиделками за пивом или коктейлем.

Герр Зеехофер научил их выезжать в Гринциг – квартал, прилегавший к Венскому лесу, который, хоть и являлся частью города, сохранил облик средневековой деревушки. Каменные домики, оштукатуренные и покрашенные в яркие цвета, тесно лепились друг к другу, повсюду бросались в глаза рисунки виноградной грозди – символа Гринцига. Поблизости находились виноградники, и осенью, после сбора урожая, здесь угощали молодым вином. Для этого были специально придуманы маленькие таверны, хойригеры, находившиеся чуть ли не в каждом дворе. Пара столов со скамьями, улыбчивые хозяева, бочка с вином и холодная витрина с немудреными закусками – вот и весь хойригер, но сколько таких они обошли, и везде вино было вкусным, а хозяева охотно вступали в разговор. Соседи по столу знакомились, угощали друг друга, очень скоро начинали звучать песни – кажется, тоже средневековые, на старонемецком.

На Рождество город украсили тысячами гирлянд, отовсюду неслись праздничные гимны. Вера купила в свою комнату маленькую елочку в горшке, украсила шариками размером с ноготь, алыми и золотыми. Сама положила под нее подарки – мелочи, которые давно хотела иметь. Снега было мало, температура по русским меркам смешная – минус пять, а то и выше, и Вера с удовольствием бродила по новогодней ярмарке перед Ратушей.

Приятель по общежитию, студент Венского университета музыки и исполнительского искусства, на Новый год позвал ее в оперу. Давали «Волшебную флейту», и