Читать книгу "Три этажа - Эшколь Нево"

И все же, к моему удивлению, он продолжил свой рассказ:

– Когда я уходил в отставку, коллеги устроили мне торжественные проводы. Наши сограждане не понимают, зачем стране такой раздутый оборонный бюджет. Им бы надо хоть разок прийти на такое мероприятие. За один вечер организаторы швыряют на ветер десятки тысяч шекелей. Оркестр. Деликатесы. Импортный алкоголь.

В знак согласия я прицокнула языком. И в самом деле, чистое безобразие.

– На таких сборищах все обычно напиваются. Не до блевотины, но достаточно, чтобы кое у кого отказали тормоза. Вечеринка подходила к концу. Некоторые гости уже ушли. Тогда ко мне подошел Гади Теслер и в присутствии Ниры вдруг сказал: «Что же ты не пригласил семью этого шведа, как его там? Хольмстрём?» Расхохотался во все горло и похлопал меня по спине. А потом сложил пальцы пистолетом, приставил себе ко лбу, изобразил выстрел и снова залился смехом. Когда он ушел, Нира спросила: «Что он имел в виду?» – «Вряд ли ты захочешь это узнать», – ответил я.

●

Авнер Ашдот налил себе еще вина. Медленно покрутил бокал в руке, не поднося к губам, и спросил:

– Вы точно не хотите выпить?

– Да не тяните, рассказывайте дальше! – ответила я.

Он уцепился за мое «не тяните» как за соломинку:

– В том-то и дело, Двора! В том-то и заключается проблема с секретами. Пока вы о них не подозреваете, они вам не мешают. Но как только вам бросят кончик нити, вы обязаны за нее потянуть.

– Так вы ей признались?

– На первом же занятии группы курсантов наш командир сказал нам: «Заранее вас предупреждаю: профессия, которой вы собираетесь себя посвятить, – это профессия одиночек. Вас будет преследовать сильнейший соблазн – разделить с близким человеком возложенное на ваши плечи бремя. Но как только вам захочется доверить кому-либо секретную информацию, вспомните, что случилось с Бруно Шмидтом.

– Кто такой Бруно Шмидт?

– Агент ЦРУ. Служил в Восточной Германии. Сболтнул что-то жене, а жена сболтнула подруге. К несчастью, эта подруга – случайно или нет – оказалась агентом Штази. Шмидт и его жена двадцать лет провели в заключении, в разных тюрьмах, и освободились только после падения Стены.

– А что же… Нира?.. Мирилась с вашим молчанием? Не пыталась возражать?

– Тогда было другое время. Это сегодняшние мужчины встают перед камерой и вываливают на публику все секреты своей личной жизни. Но тогда… Мужчины не имели привычки трепать языком. Они отбывали на задание, а когда возвращались, жены не задавали им вопросов…

– Что-то мне слабо верится, что она никогда не задавала вам вопросов…

– Наверное, ей так было удобнее. Как бы то ни было, после двадцати пяти лет совместной жизни она вдруг захотела все знать. Не просто захотела – потребовала. Очень настоятельно. Она не оставила мне выбора, понимаете?

– Вы могли молчать и дальше, – сказала я.

Авнер Ашдот поставил бокал на стол. Я заметила, что у него слегка дрожит рука. Я догадалась, что он рассказывает эту историю другому человеку впервые. И удивилась: почему мне?

Он улыбнулся – скорее печально, чем радостно, – и сказал:

– Сразу видно, что вы не знали Ниру. Ей было трудно отказать. По этой причине она добилась таких успехов в должности директора школы. Кроме того, я, честно говоря, и сам в тот момент испытывал сильное искушение исповедаться и очиститься. Очиститься через исповедь. Тогда я решил: расскажу одну историю. Всего одну. Но после того как она услышала про Хольмстрёма (настоящий провал, ужасная ошибка в установлении личности), она потребовала, чтобы я рассказал и все остальное. Я говорил ночь напролет, а она внимательно меня слушала, все больше морща лоб. Утром она вела себя как обычно. Я решил, что мы преодолели это испытание. Но вечером она ушла ночевать к Асе, а через неделю вернулась и собрала свои вещи.

Авнер Ашдот одним глотком допил свое вино.

– «Я уже не знаю, кто ты такой на самом деле, – вот что она сказала перед уходом. – Я вообще не знаю, кто ты».

●

Пока я разговаривала с Авнером Ашдотом, меня вдруг охватила тоска по тебе, Михаил.

Все эти дни волны тоски временами накатывали на меня. Иногда рядом что-то случалось, и тогда они, эти волны, бились у меня в душе, собираясь в огромный вал. Этот разговор про ложь и секреты и ощущение, что Авнер Ашдот не только Нире, но и мне рассказал далеко не все, внезапно пробудили у меня в душе горькое сожаление: я вспомнила, Михаил, что мы с тобой всегда были честны друг с другом. Наша жизнь не всегда была раем. В том, что произошло с Адаром, я обвиняла тебя. Но обвиняла в открытую. Может, мы и не обсуждали это вслух, но между нами была полная ясность. Я не представляю себе, что можно жить иначе. Что можно прожить с человеком двадцать пять лет и понятия не иметь, чем он занимается.

Если бы меня спросили, что такое любовь, я бы ответила: «Любовь – это уверенность в том, что в мире, полном лжи, есть человек, абсолютно искренний с тобой, как и ты абсолютно искренна с ним; между вами все – правда, все высказанное и невысказанное».

●

Захваченный своим монологом, Авнер Ашдот не заметил, что у меня испортилось настроение. По тону его голоса я поняла, что он приближается к ключевому эпизоду.

– Потом, – продолжил он, – она настроила против меня Асю. Она в подробностях описала ей все мерзости, какими я занимался, и с тех пор дочь со мной порвала. Перед смертью ее мать успела со мной помириться. В последние месяцы ее болезни я не отходил от ее постели. Но дочь так меня и не простила. Правда, мы иногда видимся, но между нами – Берлинская стена. Между мной и моим ребенком, над которым я трясся больше двадцати лет…

– Кроме тех периодов, когда вы… были в отъезде. – Я чувствовала, что обязана сделать это уточнение.

– Верно. Ася говорит то же самое. Что на самом деле меня никогда не бывало дома. Что она никогда не могла на меня положиться. Что ей не нужен был отец, который рассказывает ей на ночь сказки. Ей нужен был отец, который был бы рядом. Просто был бы рядом.

«И она права, – подумала я, но тут же осеклась: – Какая, в конце концов, разница, кто прав? Мы ведь не в суде. И никто не требует от меня приговора».

– Короче говоря, – заключил Авнер Ашдот, – теперь я стараюсь ради нее. Все, что я делаю, я делаю ради нее. И эта затея с жильем для молодежи – это тоже ради нее. Чтобы она знала, что ее отец способен и на добрые дела. Это ужасно – знать, что между тобой и твоим ребенком зияет пропасть. С этим нельзя мириться…

Он сказал это, как бы подводя итог, а затем допил вино и уставился в пустой бокал. Но вдруг поднял на меня глаза, словно желая пронзить меня взглядом. Я поспешила отвести глаза в сторону. В голове все еще звучали его слова: «Это ужасно – знать, что между тобой и твоим ребенком зияет пропасть. С этим нельзя мириться…» Нет, не может быть… Откуда ему знать?..