Читать книгу "Скрытые пружины - Уолтер Кенни"

Заметив это, я поскорее увела Маргарет из лавки. Всё-таки что ни говори, а поступок моей тётки, Вирджинии Вордсворт, оставил пятно на репутации семьи. В сельской местности, где развлечений для простого люда немного, жители обожают всласть посудачить о представителях высшего класса и, несомненно, позорная история побега матери Маргарет не скоро ещё забудется в этих краях.

С мистером Вордсвортом и его гостем мы виделись только за ужином, но беседы, в которые мистер Крингель неизменно втягивал неопытную Маргарет, нравились мне всё меньше и меньше. Когда же я попробовала предостеречь кузину и открыть ей глаза на бесцеремонное поведение молодого человека, то не смогла добиться успеха. Маргарет лишь загадочно улыбнулась в своей всегдашней отстранённой манере, отчего моё беспокойство только усилилось.

Несколько раз, под предлогом того, что опасаюсь надолго оставлять отца, чьё состояние здоровья последнее время стало внушать мне опасения, я заводила с ней разговор о скором отъезде. К сожалению, мои слова не возымели совсем никакого эффекта – кузина, искренне озаботившись моей тревогой, предложила мне уехать в Уотер-хаус одной, а её оставить здесь, в поместье.

Дневники Элизабет Пристли. Запись, относящаяся к девятому апреля 1912 года

Вот уже неделю мы живём в поместье отца Маргарет. Зачастили дожди, и мы вынуждены проводить всё свободное время в доме. Я, признаться, обрадовалась небольшой передышке, так как неугомонная кузина в своих прогулках всё более входит во вкус, предлагая такие продолжительные маршруты, что я потом долго не могу уснуть из-за ноющей боли в ногах.

Мне всё время кажется, что внутри неё происходит какая-то тайная работа, отдаляющая нас друг от друга. Будто в то время, когда она торопливыми шагами пересекает скалистые холмы, в её душе происходит неясная мне борьба.

В общем, я чрезвычайно обрадовалась возможности провести день в тишине и покое парадной гостиной, сидя у окна и вышивая золотой нитью полог для убранства часовни в отцовском приходе.

Маргарет же, уютно устроившись в большом кресле с лопнувшей на подлокотнике обивкой (что, конечно, безобразие для такого солидного дома), сидела напротив меня и читала сочинения некоего Джона Стюарта Милля под названием «О подчинении женщин».

Внезапно, захлопнув книгу и шумно вздохнув, Маргарет села прямо и спустила ноги вниз, торопливо надев домашние туфли. Мельком взглянув на неё, я отметила, что она озабоченно хмурится, а между её светлых бровей пролегла крохотная морщинка.

Кузина подошла к окну, задумчиво пробарабанила пальцами по стеклу незатейливый мотив и, резко повернувшись ко мне, произнесла:

– Бетти, поговори со мной! Я точно знаю, ты не одобришь… Но я чувствую, что должна, обязана следовать собственным убеждениям. Иначе я буду ощущать себя насквозь фальшивой трусихой.

– О чём ты, дорогая?!. – я с удивлением посмотрела на неё.

Маргарет стояла у окна, тусклый дневной свет подчёркивал бледность её кожи и напряжённость черт лица. Вдруг, также неожиданно, она успокоилась и мягко улыбнулась мне:

– А впрочем, Бетти, не сейчас. Я ещё не готова. В самом деле, мне нужно сначала всё хорошенько обдумать.

– Но что ты имеешь в виду? – я отложила вышивку в сторону и принялась внимательно вглядываться в её лицо, пытаясь понять, о чём же она хотела поведать мне и почему передумала.

За годы тесной дружбы я успела привыкнуть к тому, что иногда кузина демонстрировала некоторую замкнутость, и в подобном состоянии было бесполезно расспрашивать её и настаивать на откровенности. Поэтому я смирилась с недосказанностью и снова взяла в руки вышивку.

Некоторое время Маргарет бесцельно расхаживала по комнате, а потом, заскучав, присела рядом со мной и принялась лёгкими движениями пальцев поправлять мою причёску.

– Знаешь, у меня сегодня какое-то странное настроение, – наконец призналась она. – Ничего не хочется делать. Ни принимать решения, ни читать. Даже обедать не хочется. И грустить я тоже больше не хочу. Понимаешь?

Глядя ей в глаза, я кивнула. Всё-таки дом вызвал к жизни тяжёлые воспоминания о матери, как я и опасалась.

– Дорогая, тебе давно надо было сказать мне об этом. Мы можем уехать хоть завтра. Я уверена, что мистер Вордсворт поймёт, почему…

– Нет, Бетти, ты не поняла. Уезжать я вовсе не хочу, – Маргарет взяла меня за руку и решительно помотала головой. – Я знаю, что тебе здесь не нравится, но потерпи ещё немного. Я так рада на время вернуться домой! Я не хочу больше грустить, понимаешь? Не хочу вечно вымаливать прощение за проступок своей матери. Думаешь, я не знаю, что твой отец считает её грешницей, запятнавшей фамильное имя, и молится за мою душу, чтобы я избежала мирских соблазнов? Пойми, иногда эта ноша давит мне на плечи, прижимает меня к земле. А здесь… Здесь всё по-прежнему – та же миссис Дин, та же надутая Абигайль, та же нянюшка Бейкер, хоть и потерявшая здравый рассудок от старости. Гвендолин с подругами всё так же охраняют жертвенный камень. В Хиддэн-мэнор всё по-прежнему, вот только отец сильно постарел.

– Я не думала, что ты так пристрастно воспринимаешь искреннее участие моего отца в твоей судьбе, – суховато произнесла я, немного обидевшись, но кузина тут же порывисто обняла меня и поцеловала горячими губами в висок.

– Не будь злюкой, Бетти, не цепляйся к моим словам! Я лишь хочу, чтобы ты поняла меня и согласилась участвовать в моём замысле.

Глаза Маргарет блестели от воодушевления. Всё ещё немного обижаясь, я вопросительно посмотрела на неё, и тогда она со смехом вскочила и громко выкрикнула:

– Мы! Устроим! Живые! Картины! Как в детстве! Зрителями будут мой отец, мистер Крингель, нянюшка Бейкер и миссис Дин! Нянюшку мы устроим в кресле, на самом почётном месте, а помогать нам будет Абигайль. И костюмов подготовим несколько, и сделаем настоящий занавес из балдахина с моей кровати, и нарисуем настоящую афишу! Подумай только, как будет здорово!

Кузина стащила меня с дивана и, не обращая внимания на упавшую с моих колен вышивку, закружила по комнате, выкрикивая: «Соглашайся! Соглашайся!»

В круговороте множащихся каминов, кресел, окон и драпировок, крепко держась за горячие ладони Маргарет, я чётко видела только её смеющиеся глаза и золотую прядь волос, струившуюся по виску – и недавнее детство, теперь такое невозможно далёкое, вспомнилось мне во всех подробностях.

Когда… Когда тяжёлая простуда перешла в воспаление лёгких, лондонский доктор, с горечью покачивая головой, вышел из её комнаты и, мельком взглянув на меня, направился в кабинет отца. Я тогда сразу же всё поняла.

После ухода доктора, долго возившегося в холле, но так и не решившегося встретить мой прямой взгляд, я вошла к отцу и впервые в жизни увидела его рыдающим. Не знаю, что тогда потрясло меня больше – внезапная болезнь матери, всегда такой несгибаемой и деятельной, или те жуткие, задыхающиеся, всхлипывающие звуки, прорывающиеся из-под его сомкнутых ладоней, скрывающих лицо.