Читать книгу "Дело № 113 - Эмиль Габорио"

— Да, мадам, роман, и окончание его зависит от вас. Конечно, ваша матушка-графиня приняла все меры, чтобы скрыть вашу тайну, но после вашего отъезда одна из ее лондонских знакомых отправилась навестить ее в ту деревушку, где вы обитали, и там нечаянно произнесла ваше настоящее имя перед женщиной, которой вы отдали на воспитание ребенка. Таким образом все открылось. Мой брат потребовал доказательств, и теперь в его распоряжении доказательства самые положительные, самые веские.

— А потом? — спросила госпожа Фовель, стараясь придать своему голосу веселость.

— Потом Гастон признал этого ребенка своим. Но Кламераны бедны, мой брат умер на подлом тюфяке в плохой гостинице, а я живу всего только на тысячу двести франков пенсии. Что может ожидать Рауля, одного, без семьи, без покровителя, без друга? Эти заботы не оставляли моего брата до самых последних минут его жизни и мучили его.

— Далее, далее, милостивый государь…

— Я кончаю… Вот почему Гастон и открыл мне свое сердце. Вот почему он приказал мне отправиться к вам. «Валентина, — сказал он мне, — припомнит все, она не потерпит, чтобы наш сын был лишен всего, даже куска насущного хлеба; она богата, очень богата, и я могу умереть спокойно».

Госпожа Фовель поднялась. Настала пора положить конец всему.

— Вы злоупотребляете моим терпением, милостивый государь… — начала она.

Ее невозмутимость смутила даже Луи, и он ничего не отвечал.

— Я могу сказать вам только то, — продолжала она, — что некогда действительно я пользовалась доверием господина Гастона Кламерана. И я вам это докажу. У меня сейчас драгоценности вашей матери, которые он передал мне на хранение перед тем, как отправиться за границу.

И она вытащила из-под подушки дивана мешок с драгоценностями и передала его Луи.

— Вот, — сказала она. — Меня только удивляет, что до сих пор ваш брат еще ни разу не потребовал их от меня обратно.

И она протянула руку к сонетке.

— Надеюсь, что вы теперь поймете, милостивый государь, — обратилась она к нему, — что мне уже пора прекратить этот разговор; я признаю его только в той его части, которая касалась возвращения вам бриллиантов.

— Пусть будет по-вашему, — отвечал Луи. — Я удаляюсь. Я только должен добавить, что мой брат говорил мне еще и следующее: «Если Валентина обо всем позабыла, если она откажется признать нашего сына, я предоставляю тебе право ее приневолить». Запомните эти слова, мадам; я поклялся их исполнить и, честное слово, исполню их!..

Он ушел, и госпожа Фовель осталась одна. Наконец-то она могла свободно, без боязни, предаться своему горю! Израсходовав все свои силы на то, чтобы казаться спокойной в глазах Кламерана, она ослабела теперь и духом и телом.

Пошатываясь, она едва нашла в себе силы добраться до своей комнаты, запереться в ней и лечь.

Теперь уже несомненно, что ее опасения начинают сбываться. Она с уверенностью могла теперь измерить всю глубину той бездны, в которую валилась сама и тянула за собой свою семью.

— Господи, — молилась она. — Порази только меня, только меня одну, но избавь от Твоего праведного гнева невиновных, пощади моих мужа и детей!

Ну что значат все двадцать лет счастья в сравнении с этим одним только часом отчаяния? Ничего. Остались только угрызения совести.

Ах, зачем она послушалась тогда свою мать, зачем она тогда же смолчала и не открыла Фовелю всего!

Но и мысль о том, что, быть может, теперь Рауль испытывает на своих плечах все жестокости судьбы, заставила все ее существо трепетать от тяжкой боли.

Он, ее дитя, без куска насущного хлеба! И это тогда, когда она так богата и когда весь Париж завидует ее счастью!

Ах, отчего она не может растоптать сейчас под ногами все то, что теперь имеет? Уж лучше бы она испытывала теперь тяжкую бедность!

Голос благоразумия шептал ей, что она не должна, не может принимать посредничество Луи Кламерана. Довериться ему — значило бы подпасть под его власть самой и подвести под нее своих близких, а он внушал ей какой-то инстинктивный ужас.

Она отлично знала, что Андре не скажет ничего и примет все меры, чтобы потушить этот ужасный скандал. Но это будет стоить им счастья. Он покинет свой семейный очаг, а сыновья поступят так, как сочтут необходимым. И семья будет разбита.

И ей стали приходить на ум мысли о самоубийстве. Но она понимала, что ее смерть не остановит непримиримого Кламерана и что если ему не удастся опозорить ее живую, то он запятнает ее память.

К счастью, банкир отсутствовал еще два дня, последовавшие за визитом Луи, госпожа Фовель могла не выходить из своей комнаты, и никто не видал ее мучений. И если Мадлена со своей женской чуткостью и догадывалась о том, что здесь была совсем не нервная болезнь, на которую жаловалась ее тетка и против которой врач прописал ей всевозможные успокоительные средства, то она была вполне убеждена, что эта болезнь была вызвана появлением в их доме какого-то грубого господина, который долгое время о чем-то разговаривал с ее теткой наедине.

Мадлена почувствовала, что здесь есть какой-то секрет, и, увидев на другой день госпожу Фовель еще в большем волнении, чем накануне, отважилась ей сказать:

— Ты печальна, дорогая тетя. Не послать ли за нашим кюре? Вы бы вместе потолковали…

Госпожа Фовель отклонила это предложение.

И то, чего ожидал Луи, случилось.

Не находя ни малейшего выхода из положения, госпожа Фовель мало-помалу стала уступать. Соглашаясь на все, она видела в этом спасение своей семьи. Она не обманывалась, она понимала, что готовила этим себе невыносимую жизнь, но пусть уж лучше она будет терпеть одна и тем выиграет время!

Тем временем возвратился ее муж. Но она уже не была прежней счастливой матерью, с веселым, светлым лицом, уверенной в своем будущем и спокойно глядевшей вперед. Все в ней было поглощено ужасными предчувствиями.

От Кламерана не было вестей. Она ожидала его каждую минуту, вздрагивала от каждого звонка, становилась бледной при каждом хлопке дверей, не смела выйти из дому из боязни, что он придет в ее отсутствие. Так осужденный к смертной казни каждое утро, просыпаясь, задает себе вопрос: «Не сегодня ли?» Она испытывала мучения еще худшие, чем осужденный.

Но Кламеран не пришел. Он написал. Он прислал ей записку, смысл которой могла понять только она. Ссылаясь на болезнь, он извинялся за то, что должен пригласить ее к себе, послезавтра, в гостиницу «Лувр».

Это письмо принесло облегчение госпоже Фовель. Она предпочла его своим беспокойствам. Она решилась соглашаться на все.

Она сожгла письмо и сказала: «Я пойду!»

В назначенный день в указанный час она надела простое черное платье, шляпу, которая могла скрыть ее лицо, сунула в карман вуаль и вышла.

Швейцар в гостинице сказал ей, что комната маркиза Кламерана на третьем этаже. Она стала подниматься по лестнице, радуясь тому, что никто ее не узнал. Наконец вот и дверь, на которой написано «№ 317».