Читать книгу "Сто эпизодов. Повести и рассказы - Дмитрий Данилов"

Что им сказать? Что сказать, если они спросят? Сказать-то нечего.

Порвать на груди рубашку, забиться в истерике, орать я сволочь, я дурак, я говно последнее.

Режьте меня на куски, стреляйте, порвать на груди рубашку, забиться в истерике.

Это не выход.

Простите, войдите в мое положение, дайте мне еще один шанс, один только шанс, дайте мне возможность искупить.

Какая гадость.

Ладно.

Какая-то женщина в доме напротив моет окно.

Однажды в детстве он подошел к краю обрыва и посмотрел вниз с огромной высоты.

Однажды в детстве его сильно побил отец за одно плохое дело.

Однажды в детстве он почувствовал абсолютное беспричинное счастье, и это больше не повторялось.

Что же им сказать. Что сказать. Нечего сказать. Ладно. Надо идти.

Вошла Нина Петровна.

Поел бы яичницу-то.

Да, да.

Снял тренировочные штаны, надел носки, брюки, рубашку, джемпер.

Вышел в коридор. Надел ботинки, куртку. Паспорт, ключи, немного денег, проездной.

Пока.

Иди с Богом. Так и не поел.

Да, да.

Можно на лифте, но лучше по лестнице, лифт тесный, вонючий, и всего четвертый этаж, лучше по лестнице.

Эта небольшая улица называется улица Маяковского, а раньше она называлась Надеждинская улица. Почти всем улицам вернули старые названия, а эта так и осталась улицей Маяковского.

На Надеждинской улице (улице Маяковского) в доме номер одиннадцать жил Д. Хармс.

Тихая улица, тихие маленькие магазины, тихие дома, а вот уже Невский, большой и вовсе не тихий, и Николай Степанович, как это обычно пишут писатели в литературных произведениях, «растворился в толпе».

Нина Петровна собралась было совершить какое-нибудь привычное хозяйственное действие, но вместо этого подошла к окну.

Какая-то женщина в доме напротив моет окно.

Нина Петровна смотрит в окно и вяло думает о Николае Степановиче, о яичнице и о чем-то смутно-тревожном, для обозначения чего в ее небогатом лексиконе нет подходящих слов.

Солнце

Маленькие темные квартиры. Однокомнатные, двухкомнатные, редко — трехкомнатные. Квартиры в так называемых «хрущевских» или «брежневских» домах, хотя выражение «брежневский дом» почему-то не прижилось. «Сталинский дом» — это дом, построенный при Сталине, кирпичный, с толстыми стенами и высокими потолками, прочный и, возможно, красивый. «Хрущевский дом» — это дом, построенный при Хрущеве, пятиэтажный и убогий, с низкими потолками, такие дома считаются некрасивыми, хотя они и не лишены какого-то особого очарования, и сейчас, когда прошли десятилетия, можно сказать, что они прекрасны. А дома, построенные при Брежневе, почему-то обычно не называются «брежневскими домами», это странно, ведь они построены при Брежневе, но вот как-то не сложилось в народе так их называть.

Маленькие темные квартиры в хрущевских и брежневских домах. В них всегда темно. Из окон видны только деревья. Зимой — бесконечные переплетения голых веток на фоне бледно-серого неба, летом — сплошная невыносимая зелень деревьев, сквозь которую лишь иногда можно увидеть, что где-то там тоже небо, то есть, в ясный летний солнечный день можно понять, что там, за окном, светло, потому что где-то там есть солнце и голубое небо, но здесь, в квартире, темно, всегда темно. И даже если зажечь все осветительные приборы, будет темно, потому что этих приборов мало и все они ветхие и маломощные, под потолком тусклая лампочка в 40 ватт (такие бывают?), и в углу мрачный траурный торшер, и железная настольная лампа на столе, произведенная в 60-х гг. XX в., она уже не работает, а в торшере тоже лампочка на 40 ватт, вот и весь свет, темно, темно.

На окнах занавески и так называемый «тюль», обязательно должен быть тюль, чтобы было все время темно. Занавески можно отодвинуть в стороны, но тюль отодвинуть не удастся, он прикреплен к многочисленным маленьким железным штучкам, которые, в свою очередь, прикреплены к так называемому «карнизу», они, эти маленькие железные штучки, по замыслу их создателей, должны легко скользить в пазу карниза, но замыслы создателей потерпели крах, и маленькие железные штучки не скользят, они застревают в кривом и ржавом от времени пазу, и ничего невозможно поделать с этой пеленой, вечная бледная пелена, за которой медленно шевелится мутно-зеленая масса зеленых деревьев.

И еще сыро. В щели между панелями просачивается влага, бледные обои намокают, они всегда мокнут, и на них образуется плесень, особенно осенью и зимой, но и летом все это продолжает мокнуть, потому что из-за деревьев и вообще из-за обстоятельств жизни в квартире темно, и влага не просыхает, и все время запах сырости, и даже в жаркий летний день, лежа на старом пыльном диване с выступающими пружинами, хочется укрыться одеялом, потому что влажно и холодно, влажно, холодно и темно.

Тесно, хотя вещей вроде бы немного и вещи все маленькие и ничтожные, кургузая мебель, какие-то полусуществующие табуретки, столики и столы, можно прожить в такой квартире многие годы, и все равно каждый день ударяться ногой об угол дивана и локтем об угол шкафа, потому что все неудобно, и самый модный дизайнер интерьеров, ловко орудующий в телепередаче «Квартирный вопрос», ничего не смог бы поделать с этим угловатым убожеством, выступающим из темных закоулков маленьких квартир в хрущевских и брежневских домах.

А на Крайнем Севере, в Мурманске, Воркуте или Норильске, принято летом выезжать на юг, всем, поголовно, потому что у них там осенью, зимой и весной солнца вообще нет, они живут много месяцев среди мутной темноватой хмари, и солнца им катастрофически не хватает, отсюда усталость, депрессии, склонность к самоубийству и т. д., и вот летом они все массово едут на юг, даже если человек получает в месяц три или четыре тысячи рублей, он во всем себе отказывает и каждый месяц откладывает деньги, а потом покупает у себя «на предприятии» «путевку» как-нибудь там «через профсоюз» со скидкой, и едет сам и везет свою семью на юг, вялые утомленные люди со своими полупрозрачными зеленоватыми детьми едут в длинных зеленых вагонах на юг, туда, где море и солнце. На юге они начинают «купаться» и «загорать» и моментально обгорают, потому что их кожа не привыкла к массированным воздействиям солнечной радиации, и потом весь месяц пребывают в мучительных волдырях, и лучше бы они вообще никуда не ездили, а сидели у себя на Крайнем Севере, там летом красиво, солнце не заходит круглые сутки, но нет, так ведь нельзя, надо ехать на юг, все едут, надо ехать на юг, к морю и солнцу.

Поезд Москва — Мурманск едет по северу Карелии или югу Мурманской области. Июль, два часа ночи. Поезд едет медленно, потому что по этой железной дороге нельзя ехать быстро, ее строили наспех в 1916 году, была война и нужно было срочно проложить железную дорогу к морю, и теперь поезда идут по этому участку медленно. Кругом лес, лес, и вдруг — открытое место, и на этом открытом месте стоит гигантский заводской корпус, одинокий огромный заводской корпус, и кругом ничего нет, даже подъездных путей, и непонятно, как же работает этот завод, ведь к нему надо подвозить сырье и увозить готовую продукцию, и должны быть подъездные пути и вокруг завода заводской поселок и так далее, но ничего этого нет, просто завод на ровной голой земле, а мимо завода бежит небольшой мальчик, просто бежит куда-то, как на картине знаменитого итальянского художника Джорджио де Кирико, куда он, интересно, бежит, куда в этом месте можно бежать, но он бежит, а низко над горизонтом висит солнце, ведь нельзя же совсем без солнца, не могут ведь люди жить без солнца.