Читать книгу "Полцарства - Ольга Покровская"

Саня думал иногда о его несостоявшемся самоубийстве и, несмотря на трагическую глупость попытки, видел в ней изнанку чистой души. Да – испугался наказания, но и принять Софьину жертву не захотел, не позволила совесть. А потому, услышав просьбу Курта уделить ему пару минут, с радостью согласился.

Накануне вечером страшным прострелом Курт вспомнил, что так и не нашёл свою «предсмертную» записку с признанием вины. В квартире её не было, а значит, Саня либо Софья взяли её с собой. Вопрос зудел и требовал выяснения. И вот теперь, приноравливаясь к Саниному шагу (Жень, ты прости, ничего, если на бегу? Совсем не успеваю!), он решил спросить напрямик.

– Александр Сергеич, вы извините, что беспокою по пустякам, но разговор не телефонный. Это вы взяли мою объяснительную записку? Если вы – хорошо, я рад. Только порвите и смойте её куда-нибудь, ладно?

Саня, замедляя шаги, полез в карманы пальтишка – и остановился.

– В зимней… – проговорил он и широко распахнутыми глазами, как провинившийся и застигнутый врасплох ребёнок, взглянул на Курта.

– В зимней? – не понимая, но холодея, переспросил тот.

Сойдя с тротуара на жидкую землю сквера и остановившись у скамейки, защищённой, как рвом, непроходимой лужей, Саня перебрал добытые из карманов бумажки – чеки, несколько мелких купюр.

– Да, точно! В зимней куртке! Её Маруся в тот же вечер… нет, на следующий, в стирку… – припоминал он. – Там ещё рукав был кофе залит, и вот, пальто мне выдала на весну.

Курт с тоской поглядел на растрёпанные бумажки и присел на край скамейки, с торца, там, где не было лужи.

– Александр Сергеич, ну кто вас просил её брать?

Оба они понимали: опасения о какой-то постиранной и смытой в трубы бумажке смешны! Даже если и не постирана она и не смыта, а выпала где-нибудь – кому, если не самой Софье и не её ближайшим родственникам, придёт в голову пускать её в дело? И всё равно исчезновение подобного «документа» тревожило.

Совершенно забыв про Марусю, Николая Артёмовича и «собеседование» с отцом Андреем, Саня виновато задумался.

– Я вас разочаровал? – улыбнулся Курт, и что-то дрогнуло, переменилось в его лице. Начиналась буря. – Знаете, я по жизни дико боялся разочаровывать. Меня легонько плечом толкали – я уступал. Мне говорили, что моя музыка для лунатиков, – я соглашался! В общем-то я был кротким, плачущим, нищим духом. Для окончательного блаженства недоставало только тюрьмы – и судьба мне её приготовила. А теперь – да, я пытаюсь выбраться и вернуть себе своё законное место!

Саня, весь развернувшись навстречу, внимательно и тревожно вслушивался в нарастающий бунт.

– Я должен был давно уже быть с Асей, в вашей семье! – продолжал Курт, нисколько не смущаясь своей неурочной исповеди. – Но грубый неуч потребовал дорогу, и я подвинулся. Вот была ключевая ошибка!

– Грубый неуч? – переспросил Саня.

– Да! А я, между прочим, Бауманский закончил и пятилетку в джазовом колледже. И я займу своё место, пусть даже и с опозданием!

– Женя, ну что ты несёшь! Совесть у тебя есть? – взмолился Саня.

– Александр Сергеич, не знаю, как у вас, а моя лично совесть – эта та самая злая старуха, которая чуть не свела меня в могилу. Она врала мне всю жизнь, душила меня и уверяла, что это светлый путь! Слава богу, она сейчас у Болеслава – он её у меня временно забрал. А я вот, пользуясь случаем, пытаюсь выжить!

Про совесть Саня не очень понял, но решил не выяснять, только примирительно положил руку на спину Курта, надеясь успокоить гудящий колокол.

Прикосновение помогло. Курт не стряхнул его ладонь. Помолчал, перевёл дух и заговорил уже совсем иным тоном:

– Когда я в первый раз попал к вам в дом, эта липа в окне, этот ваш уникальный Пашкин дед, Илья Георгиевич… Он ведь ваш домовой, верно? Так вот, я ведь понял сразу – это мой мир! С вами я бы выправился. А в одиночку – просто не выдерживаю трения жизни. Меня сносит во мрак! – Курт взглянул на Саню – понимает ли тот? – и, удостоверившись, снова отвёл глаза. Как утлый кораблик, взгляд нырнул и поплыл по солнечному ручью, текущему вдоль дорожки. Выражение его лица сделалось мягким, и голос тоже – мягким и бережным. – У вас я бы стал таким, каким был создан. Мне буквально представилось – какое это будет счастье, воплотиться в себя самого! Сначала мне даже было не важно, в каком статусе очутиться у вас. Главное, чтобы меня приняли. Это уже потом я понял – дело в Асе. Да, именно в ней.

Саня с упавшим сердцем слушал Курта. На мгновение ему показалось, будто он присутствует при сделке. Идёт таинственный торг, передел даров судьбы, и он, Саня, угодил в число тех, кто решает, каким будет новый статус-кво.

– Женя, послушай меня! – поймав паузу, горячо заговорил он. – Думаешь, у меня всё складывалось, как я хотел? Или у Софьи? Человек не властитель жизни, и слава богу! Самовластие – страшная штука! Ты же сам знаешь, бывает, что надо опоздать на самолёт или чтобы мест на рейс не было. И смириться. И окажется потом, что это тебя спасло!

– Александр Сергеич, а если кто-нибудь вам объявит, что возлюбленный вами Христос забронирован под завязку, мест нет! Вы как поступите? Запишетесь в буддисты?

– А ты думаешь, вышибу того, кто пришёл раньше?

– Не вышибете, но будете упрямо стучаться – и вам отворят!

Саня с нарастающей тревогой смотрел на Курта. Тот впервые говорил с ним настойчиво и смело, на равных. Его всегда немного сонное лицо ожило, глаза горели. Со своими увязанными в сноп кудрями он походил теперь на волшебного воина или царя, героя саги.

– Александр Сергеич, вы извините меня! Я ничего такого не планировал вам говорить. Просто хотел спросить о записке, – покачав головой, признался Курт. – Но, знаете, скрытность – не мой конек. Так что я даже рад. А то, что записка моя бог знает где… Болеслав сказал бы – отличный повод стать сильнее!

Поднявшись со скамейки, он в два прыжка выбрался из затопленного сквера на тротуар. Отсалютовал ладонью:

– Простите ещё раз! – и быстро пошёл прочь.

Саня остался один, если не считать сороки с ободранным хвостом, севшей на яблоневую ветку и пытавшейся завести с ним разговор. Её сокрушённые вскрики были похожи на скрип самодельных качелей в далёком Санином детстве.

«Ну и что мне делать с ними со всеми?» – подумал Саня, взглянув на птицу. Сорока крикливо ответила, что он эгоист, как все люди. У неё такое с хвостом! И годы уже не молодые, и нет никаких сил чинить гнездо. А он не жалеет её, а думает о каких-то «всех»!

Саня вздохнул и, поднявшись со скамейки, почувствовал, что ботинки промокли капитально. А карман пальто – да, карман уже несколько секунд распирает требовательный гул виброзвонка. Маруся волнуется – цел ли её супруг и не пора ли разогревать обед.

Что поделаешь! Не успевал он уже домой. Пришлось признаться Марусе и про именинного Николая Артёмовича, и про грядущие крестины, а в утешение ещё и объявить, что на вечер договорился с сёстрами насчёт Леночки. («Господи, что же вру-то так много!»)