Читать книгу "Галапагосы - Курт Воннегут"

Ибо сказано «Мандараксом»:

Корабль – осколок, оторвавшийся от земли, – тронулся прочь, одинокий и быстрый, как маленькая планета.

Джозеф Конрад (1857–1924)

A «Bahia de Darwin» была не просто каким-то кораблем. Для человечества это был новый Ноев ковчег.

Книга вторая.И так стало

1

Стало так: новый белый дизельный теплоход, в ночи, без карт, без компаса, без огней, все же разрезал воды холодного, глубокого океана, идя на предельной скорости. Для человечества он больше не существовал. По убеждению человечества, именно «Bahia de Darwin», а не «Сан Матео» разнесло вдребезги в болотистом устье под Гуаякилем.

То был корабль-призрак, который, удаляясь от потерявшейся из вида земли, уносил гены своего капитана и семи из десяти его пассажиров на запад, к приключению, длящемуся уже миллионы лет.

Я же был настоящим призраком на этом корабле-призраке.

Сын большемозглого писателя-фантаста по имени Килгор Траут, я дезертировал из морской пехоты США.

Мне предоставили политическое убежище в Швеции, а затем и шведское гражданство. Там я стал сварщиком в доке Мальме, в один прекрасный день меня совершенно безболезненно обезглавил упавший сверху стальной лист, когда я работал внутри будущего корпуса «Bahia de Darwin». Тогда я отказался ступить в голубой туннель, ведущий в загробную жизнь.

Я всегда сохранял способность материализовываться, но воспользовался ею лишь однажды, в самом начале игры, и всего на несколько мгновений, во время бурного шторма с дождем, налетевшего на корабль в северной Атлантике, по пути из Мальме в Гуаякиль. Я появился тогда в «вороньем гнезде», где меня увидел один из членов временного шведского экипажа. Он к тому моменту успел изрядно выпить. Мое обезглавленное тело было обращено «лицом» к корме, а в высоко поднятых руках я держал свою отрубленную голову, точно баскетбольный мяч.

* * *

Поэтому на мостике рядом с капитаном Адольфом фон Кляйстом я присутствовал незримо, коротая с ним первую ночь в море после нашего столь поспешного отплытия из Гуаякиля. Он не спал всю ночь напролет и теперь был трезв, но мучился страшной головной болью, которую охарактеризовал в разговоре с Мэри Хепберн как «золотой винт, который мне вкручивают промеж глаз».

От постыдного дебоша, учиненного им в минувший вечер, у него остались и другие сувениры – ушибы и ссадины, полученные им после нескольких падений при безуспешных попытках взобраться на крышу автобуса. Он бы ни за что не напился, если бы знал, что еще облечен какой-то ответственностью. Он уже объяснил это Мэри Хепберн, которая также провела на ногах всю ночь, ухаживая за *Джеймсом Уэйтом, уложенным на палубу в солярии, за офицерскими каютами.

*Уэйта оставили там, подложив ему под голову вместо подушки свернутую куртку Мэри, потому что остальная часть корабля погружена была в кромешный мрак. Солярий же по крайней мере освещали звезды – после того, как зашла луна, с восходом солнца Уэйта собирались перенести в какую-нибудь каюту, чтобы он не изжарился заживо на голой стальной поверхности.

Все остальные расположились на шлюпочной палубе, внизу. Селена Макинтош лежала в главной кают-компании. Подушку ей заменяла ее собака. Там же находились и шесть девочек-канка-боно, использовавших вместо подушек друг друга. Хисако же уснула в туалете при главной кают-компании, втиснувшись между унитазом и умывальником.

* * *

«Мандаракс», возвращенный Мэри капитану, хранился в выдвижном ящике на мостике. Это был единственный ящик на всем корабле, где лежало хоть что-то. Ящик был чуть приоткрыт, так что «Мандаракс» слышал и переводил большую часть ночных разговоров.

По случайности настроен он был так, что переводил все на киргизский язык – включая изложенный капитаном план действий, а заключался этот план в следующем. Они направляются прямиком на один из Галапагосских островов, Бальтру, где есть доки для кораблей, летное поле и небольшой госпиталь. Там имеется также мощная радиостанция, так что они смогут выяснить наверняка, что означали те два взрыва и как поживает весь остальной мир – в случае, если прошел массированный метеоритный дождь или, как предположила Мэри, разразилась Третья мировая война.

Что ж, этот план можно было переводить на киргизский или любой другой никому не понятный язык, поскольку, следуя нынешним курсом, они все равно неизбежно должны были оставить Галапагосский архипелаг далеко в стороне.

Одного невежества капитана уже было достаточно для того, чтобы сбиться с курса. Но он еще усугубил это ошибками, совершенными в ту первую ночь, когда он, еще не протрезвев, несколько раз менял курс, чтобы учесть предполагаемые места падения метеоритов. Ибо его большой мозг, как вы помните, внушил ему, будто Земля попала в метеоритный поток. При виде каждой падающей звезды он ожидал, что та рухнет в океан и вызовет огромную волну.

Поэтому он разворачивал корабль всякий раз так, чтобы держаться носом к ожидаемой волне, и к восходу солнца они, благодаря большому мозгу капитана, уже находились неведомо где и держали путь неведомо куда.

* * *

Между тем Мэри Хепберн, полуспя-полубодрствуя подле *Джеймса Уэйта, занималась тем, на что у нынешних людей мозгов не хватает, а именно – заново переживала свое прошлое. Вновь была невинна. Вновь дремала в спальном мешке. Вновь просыпалась при первых рассветных лучах, разбуженная пением козодоя. Вокруг был Индианский национальный парк – живой музей, островок сохраненной природы, какой она была до того, как европейцы объявили, что не потерпят ни одного растения или животного, которое не может быть укрощено и использовано человеком в пищу. Высунув голову из своего кокона, спального мешка, молодая Мэри увидела гниющие на земле древесные стволы и ничем не перегороженный поток. Она лежала на пахучей подстилке, созданной полным или частичным умиранием растительности за долгие эпохи. Здесь было чем поживиться микроорганизмам или существам, способным переваривать листья, но нечем было сытно позавтракать человеку, жившему миллион тридцать лет назад.

Было начало июня. Самая нежная пора.

Из зарослей шиповника и сумаха в пятидесяти шагах от нее звучало птичье пение. Она была благодарна этому будильнику, так как, укладываясь накануне, она предвкушала такое вот раннее пробуждение и то, как будет представлять свой спальный мешок коконом и выбираться из него, извиваясь и сладострастно потягиваясь, как сейчас, – совсем взрослая и полная жизнь.

Сколько радости!

Какое наслаждение!

Все обстояло просто замечательно. Подружка, с которой она приехала, продолжала спать.

Поэтому Мэри, крадучись, направилась по пружинящей лесной подстилке к зарослям, чтобы рассмотреть эту, такую же, как и она, раннюю пташку. Но вместо этого взору ее предстал высокий, сухощавый и серьезный молодой человек в морской форме. Именно он высвистывал пронзительный клич козодоя. Это был Рой, ее будущий муж.