Читать книгу "Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз"

Караваджо склонился к трупу и ребром ладони закрыл ему глаза. Заметив на лице умершего какое-то движение, Микеле отпрянул. По его пальцам что-то пробежало. Переведя дыхание, он увидел, что в бороде мертвеца кишат вши. Содрогнувшись, он смахнул их со своей руки.

Не просыпаясь, Караваджо перевалился на другой бок – голый, весь в поту, пропитавшем тюфяк до самой соломы. Сон, начавшийся с воспоминания о тюремных ступенях, завертелся в мрачном водовороте кошмара. Собака снова набросилась на труп, Караваджо отогнал ее, одновременно стряхивая с себя отвратительных насекомых. Вши ползали по лицу его умершего отца. Он опустился на колени рядом с мертвецом, поджидая гробовщика, но никто не шел. Мертвый отец открыл глаза – каждый раз, когда Караваджо закрывал их, они открывались снова, словно отец следил за ним. «Я с тобой, папа», – всхлипнул он.

Затем сон перенес его в церковь Пио Монте. Микеле наносил последние мазки на «Семь деяний милосердия» – отблески на пальцах ног трупа, символизирующего христианский долг хоронить умерших. С каждым взмахом кисти он вздрагивал, словно от щекотки, как будто ноги мертвеца были его собственными. Тюремщики вошли в церковь и схватили его. Микеле хотел позвать на помощь, но не мог ни двигаться, ни говорить. Его сбросили в чумной ров. На краю могилы виднелся силуэт женщины. Она лопатой сыпала на него известь.

Караваджо сел на постели, закашлявшись, будто едкая известь и впрямь попала ему в горло. Все еще считая себя спящим, он огляделся по сторонам. У могилы стояла Лена.

Микеле постепенно понял, где находится. В комнате никого не было. Он пожалел, что проснулся: лучше бы и вправду умереть – но с ней.

* * *

Мимо дворца инквизитора шел мальтиец в высокой шляпе, которую инквизиция обязала его носить в наказание за некий проступок. На шляпе был изображен грешник на коленях перед сатаной, в окружении чертей. Дьявол занес вилы, чтобы насадить на них свою жертву. Человек медленно брел по улице под смех прохожих, потупив глаза от стыда.

На балконе над дверью сиял герб инквизиции – единственное украшение фасада. Монах-доминиканец провел Караваджо вверх по лестнице, открыл перед ним низкую дверь и кивнул: «Сюда».

Дверь была специально сделана так, чтобы внушать входящим смирение и страх. Чтобы попасть в зал суда, Караваджо пришлось согнуться чуть ли не вдвое. За низким столом, под простым изображением распятия, сидел писарь, ведущий протокол. Под двумя окнами, забранными ставнями, на престоле с высокой дубовой спинкой развалился инквизитор. По обеим сторонам от него располагалось по два члена коллегии. Над головами поблескивало золотое распятие.

Инквизитор – бесформенная фигура в черной сутане – поднял глаза, подавая нотариусу сигнал начинать.

– Ты Микеланджело Меризи, римский художник? – нотариус макнул перо в чернильницу. Когда Караваджо ответил утвердительно, он занес ответ в протокол, переведя на латынь. – Подойди поближе к инквизитору.

Инквизитор делла Корбара поправил черную шапочку. В сумеречном освещении зала на коже его залегли глубокие, будто углем наведенные тени – под глазами, вдоль скул и в ямке на подбородке. Его сжатые в куриную гузку губы были окружены глубокими морщинами. Он поерзал, разминая поясницу, затем снова откинулся на спинку сиденья.

– Без сомнения, вы величайший живописец из всех, кто доплыл до этих суровых берегов, – проговорил он, прикрывая рот рукой. Он был неряшлив и хитер, как драный уличный кот. Дыхание с хрипом вырывалось у него изо рта.

– Интересно, зачем вы здесь? – Он не дал Караваджо возможности ответить. – У меня есть к вам вопросы. Но ответы на них не попадут на бумагу.

Нотариус закрыл свою книгу и вышел.

Усмешка медленно проплыла по лицу инквизитора, как облако, закрывающее диск луны, – словно он разрешил для себя какую-то загадку. Так мог бы радоваться игрок в шахматы, предвидящий победу за пять ходов.

Караваджо и прежде случалось являться перед судьей; ему даже грозили пытками. И всякий раз он ускользал – когда хитростью, когда благодаря почти что лицедейству. Но сейчас, перед делла Корбара, ноги его задрожали, словно он все еще стоял на палубе «Капитаны», качающейся на волнах Мессинского пролива.

Инквизитор резко встал, словно его, как марионетку, дернули за веревочки.

– Пойдемте, – он спрятал руки в рукава сутаны.

Они прошли через зал. Левая нога делла Корбары была искривлена – носок смотрел вбок; наверное, перелом лодыжки неправильно сросся, оставив легкую хромоту. Стена вдоль парадной лестницы была сплошь увешана фамильными гербами восемнадцати инквизиторов – предшественников делла Корбары на Мальте. Под ними – собрание картин, изображающих смерть великих христианских мучеников.

– Есть много способов убить человека, не так ли? – инквизитор кивнул на галерею. – Впрочем, вы, думаю, знаете об убийстве все.

– Я и впрямь не святой.

– Очень хорошо. Вы изобразили достаточно святых мучеников, чтобы знать, что бывает со святыми, – углы рта делла Корбары опустились. – Как бы то ни было, что для нас смерть? Каждого из нас отделяет от кончины не больше, чем кашель, чих или встреча с убийцей. Как и мучеников, – он шагал по залу под картинами. – Вот святой Себастьян, утыканный стрелами, святая Агата с отрезанной грудью, а вот и святой Лаврентий, поджаренный на противне.

– Ужасно.

– Лаврентий так не думал. Умирая, он шутил со своими палачами – показывал, что встречает мученическую смерть с радостью. «Переверни меня, эта сторона уже прожарилась», – просил он. – Инквизитор непотребно захихикал.

Теперь, покинув зал суда, Караваджо вздохнул свободнее. Возможно, он все же не под следствием. Микеле вновь окинул взглядом острое, вороватое лицо инквизитора и напомнил себе об осторожности. «Такой, пожалуй, и на костер отправит, стоит мне что-то не то во сне увидеть. Впрочем, о моих снах – Бог свидетель – не следует рассказывать и самому милосердному падре».

– Я считаю ужасным вовсе не житие святого, – пояснил художник. – Здесь я полностью согласен с вашим суждением, отче. Я всего лишь имею в виду, что эти картины очень плохи.

Делла Корбара склонил голову сначала вправо, потом влево, оглядывая полотна.

– Они и мне не по вкусу. Я видел вашу «Святую Екатерину Александрийскую» в Риме, в галерее кардинала дель Монте. Глядя на нее, словно проникаешь в мысли святой.

– Я польщен, святой отец.

– Хотя это может быть ересью. Святая должна быть более загадочной.

Караваджо перевел взгляд с посредственных полотен на того, кто стоял в полутьме перед ним. «Да, он упомянул о ереси вроде бы в шутку, но это не значит, что он не засмеется, видя, как я корчусь на костре. Рядом с ним ощущаешь жар, как от пламени».

– Все дело в глазах, не правда ли? – продолжал делла Корбара. – Ведь ваш секрет в этом? Ни выразительных жестов, ни молитвенного экстаза на лицах, обращенных к небесам, как у этих богомазов, – он, не моргая, глядел Караваджо в лицо. – На ваших картинах святые мученики слишком много думают. А ведь их дело – страдать. Иначе, знаете ли, и прихожане в церквях тоже начнут задумываться.