Читать книгу "Янтарная Ночь - Сильви Жермен"

Казалось, он совершенно слился с грязевым потоком на последних словах. «I owe my soul…» Словно превратился в водоворот текучей и жгучей лавы. Горло стало скважиной, живот резонатором, отражающим и усиливающим глухую вибрацию шепота, рвущегося из глубоко пронзенного сердца. Потом песня и голос смолкли. Сразу же включилась другая музыка, объявленная крикливым голосом радиодиктора. Твист, от которого девушка не смогла устоять на месте и задвигала всем своим телом. Это выглядело восхитительно. Она была довольно невысокая, вся из округлостей, с короткими, очень кудрявыми и яркими рыжевато-каштановыми волосами, с абрикосовым цветом лица. Все в ней было таким — округлым, подвижным, ярким.

Янтарная Ночь тут же забыл про песню, теперь его интересовала только девушка. Он перестал отвечать «нет» на вопросы, которые ему задавал тот, другой. Бессвязные вопросы, беспрестанно перескакивающие с пятого на десятое и прерываемые приступами неудержимого смеха, столь же не к месту, как если бы он вдруг зарыдал. «Не обращай внимания, — сказала в конце концов девушка, — он только что косяк засадил». Должно быть, даже не один.

Но Юрбен Малабрюн был осторожен, и баловался только мягкими наркотиками. Что касается тяжелых, то ими он торговал. Дело его развернулось отчасти благодаря змеям, которые, впрочем, были для него настоящими объектом культа. Сам он, согласно китайскому гороскопу, родился под знаком змеи. «Утверждают, — говорил он, — что по отношению к человеку змея — крайняя противоположность, а стало быть, его наизлейший враг, соперник, пагубный двойник. Но соперник — всегда превосходный друг, это, по крайней мере, настоящий „равный". Сам-то я змей дрессирую. Они мой становой хребет». Дрессировал он их главным образом для перевозки своего товара. «Они превосходные союзники, — объяснил он однажды Янтарной Ночи. — Пищеварение у них медленное и незаметное, так что нет никакого риска, что они некстати извергнут набитые героином или кокаином капсулы, которыми я их пичкаю, прямо в руки любопытных таможенников. Впрочем, змеи для них, как и для всех профанов, слишком отвратительны, чтобы они забавлялись прослушиванием или прощупыванием их желудков».

Янтарная Ночь — Огненный Ветер никогда не был клиентом Юрбена, но стал его другом — в той мере, в какой подобное определение имело смысл относительно двух людей их склада. Что касается девицы, то ее он сделал своей любовницей. У нее было прозвище — Инфанта, и вообще, все люди, тяготевшие к Юрбену, имели свои прозвища. Янтарная Ночь встретил кое-кого из них на вечеринках, устроенных Юрбеном, который любил окружать себя придворными, именуя их со смесью презрения и восхищения своей злоязычной палатой пэров. Среди этих пэров самыми замечательными были Писарь, Лунатик и Злыдня.

Писарь принадлежал к той породе людей, над которыми время словно не властно и которые десятилетиями сохраняют облик вечного юноши. Он был гениальный каллиграф и жил своим ремеслом. Но его профессия имела две стороны: с парадного входа он выписывал всякого рода уведомительные письма для ценных и состоятельных клиентов, а с черного подделывал почерки и подписи для клиентов еще более состоятельных, а главное, гораздо более вероломных. Впрочем, он питал к искусству письма такое же благоговейное почтение, как и Юрбен к своим рептилиям, ибо, говорил он, «когда удается в совершенстве овладеть чьим-то почерком, приобретаешь над человеком магическую власть, это все равно что украсть его душу. В твоих руках его жизнь и смерть, потому что некоторые написанные слова могут опорочить, а могут и убить». Тем не менее, он сильно сожалел, что ему выпало жить в стране, уже миновавшей время войн, так как эта пора наиболее прибыльна для тайной стороны его искусства. Он сохранил некоторую ностальгию по недавней алжирской войне, даровавшей ему несколько чудесных, очень хорошо оплаченных заказов на подделки.

Лунатик был циклическим гермафродитом, чья принадлежность к тому или иному полу колебалась в зависимости от лунных фаз. Единственным его постоянством оставался гомосексуализм: будучи мужчиной, он брал любовника, а будучи женщиной — любовницу. Когда в нем торжествовало мужское начало, его захлестывало избытком чувств, часто на грани с агрессивностью, а когда царило женское, он, точнее, она, становилась добычей глубокой меланхолии. Что касается Злыдни, высокой брюнетки с угловатым лицом суровой красоты, то своим прозванием она была обязана пиковой даме, поскольку ее, как и ту, неблагоприятно было иметь на руках, так она умела сеять раздор и смуту, и изострять слова, как клинки.

Среди всех этих более-менее зловредных персонажей — по природе или удовольствия ради, а порой даже по призванию, — одна Инфанта казалась лишенной всякой злобы. Она общалась с ними со всеми, не обращая внимания на их злые выходки, никогда не заботясь о соперничестве или ревности с их стороны. Она проходила мимо всего и всех, весело картавя, как беззаботное дитя, вечно ища лишь удовольствия. Там, где все остальные усердно культивировали воинствующий имморализм, ей было довольно просто оставаться тем, чем она была от природы: жизнерадостной аморалкой. Таким образом, она оказалась самой здравой и наименее изломанной из этого кружка.

Для Янтарной Ночи — Огненного Ветра время дружбы, которое он познал с Жасменом, миновало окончательно, равно как и пора приятельства, разделенная с Орникаром. Отныне речь шла уже не о дружбе или приятельстве, но об общности интересов — их объединяла игровая приверженность злу. То же самое касалось его отношений с женщинами — всякое любовное чувство было изгнано. Речь шла лишь об объединении ради наслаждения.

Но вдруг в этой группе появился кто-то чужой, опрокинувший все правила игры. Там, где козыри были пики, он открыл колоду на червях. В сущности, он даже не имел масти — вступил в игру неожиданно, на манер джокера. И каждый назначил ему ту цену, какую хотел.

Была середина зимы. Ветер свистел вдоль стен, тротуары хрустели от инея. Иногда в водостоках находили замерзших голубей. Юрбен и Янтарная Ночь — Огненный Ветер возвращались с какой-то вечеринки, слегка навеселе. До утра было еще далеко. Янтарная Ночь больше, чем когда-либо, жил по ночам, хотя уже давно оставил свою службу гостиничного портье. Сблизившись с Юрбеном, он отправлял при нем должность секретаря. Шел последний год обучения; весной предстояла защита диплома. Исследования, посвященного концепции предательства, потому что он выбрал не автора, а тему. Тему, на которой построил свою жизнь — какофония вокруг крика.

Они уже собрались расстаться на углу двух улиц, как вдруг почуяли запах. Запах горячего хлеба, такой восхитительный в этом промозглом предрассветном холоде. «Есть хочу!» — сразу же возопил Юрбен. Запах поднимался из отдушины под булочной. Они увидели легкое облачко пара, стелющееся в ледяном воздухе вровень с тротуаром. Они приблизились; в подвале блестел свет. Юрбен присел на корточки рядом с отдушиной и заглянул в пекарню. «Вижу булочникова подмастерья, — сказал он. — Засовывает в печь здоровенные колобки… Эй! Ты только взгляни на эти рогалики, там, на столе!» Янтарная Ночь наклонился в свою очередь и увидел белую фигуру подмастерья, хлопочущего у печей, и огромный противень с рогаликами и сдобой.

Они оба сидели на корточках в этом сладком облаке теплого пара, в запахе свежеиспеченного хлеба и топленого масла, исходящего от рогаликов и сдобы, только что вынутых из печи, и терзал их не голод, а ужасное, огромное желание полакомиться. Такое, какого они не знали с детства. Именно это вдруг и проснулось в них, схватив за живот и за горло в этот ледяной предрассветный час — волнующий вкус детства. Они, как завороженные, смотрели на печь во все глаза, открыв рот, вцепившись пальцами в решетку отдушины. Юрбен свистнул, как делают мальчишки по дороге в школу, окликая приятеля, и крикнул подмастерью: «Эй, булочник, нам тут холодно и голодно, дай кусок хлеба или поджаристый рогалик!» Паренек обернулся, встал посреди помещения и поднял к ним свое струящееся потом лицо. Снял запотевшие очки с толстыми стеклами, чтобы протереть платком. Он был голый по пояс, с тщедушным, впалым торсом подростка. Он опять нацепил свои очки и улыбнулся тем двоим, что окликнули его, клянча хлеба и рогаликов. «Сейчас выйду» — сказал он им. Голосишко у него был писклявый.