Читать книгу "Янтарная Ночь - Сильви Жермен"

Денная красавица, чья красота родилась в самой черноте ночи, чьи завитки были сперва путаницей и корнями терний.

Peccata. Расет. Слова-вьюнки с медленным и непредсказуемым расцветом. С удивительнейшим расцветом.

Peccata/Pacem. Два абсолютно непримиримых слова. Два бессмысленных слова в одной и той же фразе. Два совершенно разобщенных слова, между которыми только прощение могло перебросить соединительную черту. И именно этой тонкой соединительной черточкой был голос старого Деломбра — весь из нежности и терпения.

Peccata-Pacem. Единственный двойной цветок, извивающий свой стебель, чтобы выпрямиться в едином порыве, обратясь в сторону ночи и в сторону дня. Голос был соединительной чертой, был словом пол-ночь-пол-день.

Peccata-Pacem. И прощение, разрывающее небытие греха, вырывающееся из трясины зла. И прощение, разрывающее толщу ночи.

Peccata-Miserere-Pacem. Голос пропел три слова величайшего сетования, которое только может быть спето, величайшей мольбы, которая только может быть выстрадана, — до восхищения.

ИНАЯ НОЧЬ

Янтарная Ночь — Огненный Ветер покинул берег и вновь двинулся к ферме, где его ждал сын. Вечер уже уступал место ночи. Голос, услышанный на берегу реки, медленно погружался в тишину. Удалялся, словно умирал. Но он не умирал, не мог умереть. Он возвращался в тишину лишь для того, чтобы шире развернуть бесконечное пространство, открытое пением, чтобы надежнее высвободить силу слов. Миг чистой благодати прошел, как проходят мгновения безумной любви. Потом ночь смыкается вновь. Но она уже не та. И никогда не будет прежней. Отныне где-то на ее гигантском боку появилась дыра. Отверстие, сквозь которое в любой миг может проклюнуться день; вспыхнуть и засиять. Прощение — краткий, молниеносный разрыв. Но ничто не может закрыть его снова. Крохотный разрыв, и все вокруг оказывается преображенным. Не возвеличенным, но преображенным. Ибо все обретает лицо. Не лик славы или могущества, но профиль бедняка. И эти неисчислимые профили с чертами, ускользающими в ночь, надо исчислить, надо научиться их называть; каждый — по-своему. Прощение-лишь пауза, где время поворачивает, слегка касаясь вечности. После чего надо начинать все сначала, снова браться за работу, снова жить. Прощение — это коса, которая выравнивает мир, обнажает его, лишает прикрас; и больше уже нельзя идти, смотреть, чего-либо касаться, не заботясь о бесконечной уязвимости этого обнаженного, ничем не защищенного мира. Оно оголяет до крови, все пять чувств, и из этой крови вытекает шестое чувство. Чувство сострадания. Peccata — Miserere — Pacem. Прощение — только это — переход в одно слово. Самое безмерное из всех слов. Сострадание.

Янтарная Ночь — Огненный Ветер шел в гору, к ферме. Он больше не был изгоем, не был даже изгнанником. Был просто странником. Странником на собственной земле. Бродягой, который нес Бога на своих плечах. Ибо есть в Боге частичка вечно возобновляемого детства, которое просит, чтобы о нем позаботились, взяли на себя.

Он шел. Ночь уже совсем спустилась. Она больше не была ночью ни воды, ни земли, ни роз, ни крови, ни пепла; не была больше ночью деревьев, ветра, камней. Она все это перемешала, все сплавила, как вкус странного плода во рту. Во рту, обожженном столькими криками; криками, ставшими простой песнью, приглушенным шепотом. Она больше не состояла из элементов, из плоти, эта ночь. Она была иной. Она была ступенью.

Она была иной, эта ночь. Она была ходоком, перевозчиком, носильщиком. Ночью-богоносидей.

Янтарная Ночь — Огненный Ветер возвращался домой, было уже очень поздно.

Меньше, чем когда-либо, книге предстояло закрыться. Но не предстояло ей и перевернуться, начинаться сначала. Ее слово было только что прервано — так кротко и с такой неудержимой силой, что она уже не могла возобновиться. Всякое слово отныне стало беглым. Слово было застигнуто врасплох и схвачено на бегу другим словом, которое не было ни шумом, ни совершенным безмолвием, но чем-то вроде тишайшего шепота.

Книга разрывалась со всех сторон, расшивалась. Она так долго шла навстречу ночи, что достигла ее крайнего предела и повернула к другому концу. И слова убегали, мчались во весь опор прямо вперед, не заботясь, что потеряются, не заботясь, что прибудут куда-нибудь. Книга теряла страницы, полностью распадалась. Ей больше нечего было поведать. Она стиралась, уступала место ночи. Ночи на изломе слов, имен, криков, песен, голосов.

Книга уничтожена, совершенно уничтожена; все слова потеряны. Оставалась только ночь. Ночь вне слов.

Отныне на этой странице

уже ничто не напишется.

Сен-Жон Перс. «Снега», IV