Читать книгу "Убей или умри! - Михаил Парфенов"

Все кажется спокойным, ветер слегка шевелит кусты и ветки деревьев. Но я выжидаю еще полчаса и лишь потом по-пластунски пересекаю поле. По-прежнему вокруг тихо. Забираюсь на возвышенность и занимаю позицию. Как и предполагал, обзор здесь отличный. Не только наши позиции как на ладони, но и подступы к ним. Что ж, мне остается только наблюдать. Бауер прав — они должны появиться хотя бы для того, чтобы разведать подступы, а может, даже постараться взять «языка». Русские просто так напролом не пойдут. За годы войны они многому научились.

Можно было пробраться еще немного дальше, там место удобнее, но я не хочу рисковать. Вся эта бесполезная и бессмысленная бойня вывела меня из равновесия. Не то чтобы я трушу, просто не хочется просто так становиться покойником. Глупо умереть из-за блажи командира полка и никогда не увидеть жену и дочек. Нет уж, увольте! Бауер говорил разумные вещи — мы действительно должны отойти, подготовить серьезную линию обороны и встретить врага во всеоружии. Только тогда мы сможем остановить русских. А здесь, затыкая дыры, перетягивая силы с одного участка фронта на другой, мы попросту теряем людей. Но фон Хельц настолько обезумел, что не видит, что творится вокруг. Мы теряем лучших командиров, убиваем мальчишек ротами, превращаемся в скот. А нашему «стратегу» этого мало, он готов погубить здесь всех, но доказать, что мы еще можем сражаться на этой земле. Не можем!

Еще раз внимательно оглядываю пространство вокруг. Тишина. Становится любопытно, что происходит у нас. Четко вижу, как пехотинцы готовятся к обороне, стелется дымок, поднимающийся вверх от полевой кухни. Командиры собираются на совещание. Замечаю Бауера, он идет к штабу сутулясь, на лице полнейшее разочарование в происходящем, апатия. Перевожу окуляр бинокля чуть левее. Интересно посмотреть, как ведет себя мой ученик.

Земмер, судя по всему, чувствует себя прекрасно. Он и без меня знает, что этот участок совершенно безопасен, и он там нужен исключительно для галочки. В оптику вижу его абсолютно спокойную физиономию. Земмер болтает о чем-то с солдатами, и если бы я захотел его сейчас снять, то легко попал бы в глаз, даже не попортив «шкурку». Он открыт и, кажется, забыл все премудрости, которые я вбивал в его молодую, но, как оказывается, дурную голову.

Просто идеальная мишень! Голова торчит из траншеи, рядом с ним унтер-офицер с зажатой в зубах тлеющей сигаретой. На автомате прикидываю расстояние, делаю поправку на ветер и представляю, что сейчас размозжу Земмеру его глупую башку. И всего-то каких-нибудь пятьсот метров. В глаз я ему все-таки, может, и не попаду, но череп точно разворочу. Ученик хренов! Расслабился и стоит, травит байки, какой он герой. Для себя решаю, что по возвращении устрою этому сосунку серьезнейшую порку.

Русские активности не проявляют и нашими делами не интересуются. Напрашивается два вывода: либо они уже и так всю нашу диспозицию знают, заранее проведя разведку, либо просто плюнули на это дело. Им и так понятно — вермахт выжимает из себя последние силы. Мы пятимся назад, спасая задницы, бросая раненых, обозы, технику. Один массированный удар, и они опять нас выдавят и будут выдавливать дальше.

В кустах справа что-то зашуршало, и я резко поворачиваюсь в ту сторону. Направляю карабин и вглядываюсь в оптику, сердце бешено заколотилось… Птица. Она выпархивает из кустов и, шурша крыльями, улетает. Уф! Еще раз внимательно осматриваю подступы к нашим позициям. Все тот же пейзаж. На поле лежит труп солдата. От жары он начал раздуваться, коричневое обезображенное смертью лицо, вместо одного глаза пустая черная глазница, и только ярко белеют зубы. Немец он или русский — не понять. Мы все отличаемся друг от друга только пока живы, а смерть нас уравнивает. Мы превращаемся в куски гниющего мяса, разлагаемся, как и заложено природой, и уже не имеют смысла никакие бравурные идеалы, стремления, цели. Конец один.

Помню, как позапрошлым летом маршем пересекали какое-то поле, взбивая ногами белый песок. Он оседал у нас на волосах, скрипел на зубах, и никуда от него нельзя было деться. Солнце палило нещадно. Пот лился по спине, въедаясь в форму, и оставляя на ней белые разводы. Мы умирали от жажды. Вокруг валялась разбитая техника. Ржавели русские, «тридцатьчетверки». Телеги, перевернутые вверх колесами, какие-то тряпки, одежда. На дороге лежал детский ботинок. Маленький коричневый ботиночек, брошенный в спешке при отступлении беженцев. При виде него у меня тогда защемило сердце. В первый раз тогда что-то щелкнуло у меня в голове. То ли укол совести, то ли чувство стыда за все содеянное нами, не знаю. Но мне впервые показалось, что я в своей жизни что-то не так делаю. Мы все что-то не так делаем.

И трупы. Горы трупов по обочинам. Там до нас были жаркие бои, и мы искренне радовались, что все произошло без нашего участия. В канаве валялся труп русского солдата. Он лежал на спине, раскинув руки. Он был в одном сапоге, виднелась желтая грязная пятка. Пальцы рук неестественно скрючены, будто он перед смертью жадно хватался за жизнь, сопротивлялся, не хотел умирать. Немецкая пуля обезобразила его лицо, превратила в мерзкую маску. А на иване ничком лежал немецкий пехотинец, сраженный русской пулей. Жара успешно помогала разложению, еще немного и трупы станут одним целым, превратятся в единую безобразную субстанцию. А после их вместе вберет в себя земля. Смерть объединила их, показав, насколько абсурдным было противоборство этих двух молодых людей, двух бессмысленных идеологий…

Смотрю в бинокль на наши позиции. Совещание еще не закончилось. Солдаты наслаждаются передышкой от войны, крови и боли. Земмер уже не маячит в окопе. Куда-то успел подеваться. Нет, он точно схлопочет у меня, после того как я вернусь! Сколько их уже полегло… Один Штайнберг, если бы не его тупая самоуверенность, мог принести вермахту огромную пользу. Ах, Земмер, глупый щенок!

Совещание наконец-то подошло к концу, офицеры выходят из избы. Не знаю, что там происходило, но лица у всех удрученные. Они расходятся по своим подразделениям. Капитан Бауер останавливается на крыльце, задумчиво глядит вдаль. Мне в оптику хорошо видно его осунувшееся и постаревшее лицо. Он долго пытается прикурить сигарету, а затем с такой силой бьет стоящее на крыльце ведро, что оно, переворачиваясь в воздухе, отлетает метра на четыре. Капитан морщится и бредет к своей избе.

Все ясно, полк остается на позициях и должен дальше сопротивляться натиску русских. Понятно одно — мы все покойники. Я знаю, что на этом участке иваны достаточно сильны, и нам их не сдержать. Чертов фон Хельц не даст нам отступить, он будет упорствовать и дальше. Судьба полка висит на волоске. Моя судьба тоже. Думаю о жене и дочках. Больше всего на свете я хочу сейчас увидеть их, обнять, но, боюсь, мне этого сделать не суждено…

На подступах к нашим позициям по-прежнему мертвая тишина. Земмер на посту до сих пор не виден, и я мечтаю надрать ему задницу. У штабной избы начинается суета. К крыльцу подъезжает «Мерседес» майора, водитель выскакивает и подобострастно открывает заднюю дверцу.

Фон Хельц выходит из дома. Все его движения преисполнены достоинства. Он выглядит безукоризненно, будто вышел не из грязной русской избы, а из ложи театра после спектакля. Вглядываюсь в его гладко выбритое лицо и пытаюсь найти проявления хоть каких-нибудь чувств. Меня могли успокоить нахмуренные брови, опущенные уголки рта, или тяжелый взгляд. Нет! Этот человек выглядит совершенно спокойно. Он напоминает мне моего соседа, который работал в ночную смену на заводе, днем отсыпался и под вечер входил вот так во двор: отдохнувшим, выспавшимся и готовым к общению.