Читать книгу "Грустные клоуны - Ромен Гари"

— Привет, Вилли, — услышал он чистейший американский говор. — Полагаю, вы не собираетесь топиться в море из-за того, что от вас ушла жена? Шутки в сторону, что в этой истории правда, а что вымысел? Где она и с кем?

Пока субъект говорил, его фальшивый нос, торчавший из накладных усов, мелко подрагивал; его компаньон сдвинул маску назад, словно простую фетровую шляпу, и Вилли увидел его истинное лицо — бледное, невыразительное, плоское. Он даже был в очках. И, несомненно, именно очки заставили Вилли взорваться от ярости. Они вызывали у него такое ощущение, будто его выследили, схватили и выставили на всеобщее обозрение во всей наготе. Сжав кулаки, он бросился на журналистов.

— Подонки! Я покажу вам, как оскорблять мою жену! На, получи!

Он легко справился с обоими и ушел, оставив их чертыхаться под перевернутым рыночным прилавком. На площади Гримальди Вилли сел в такси и велел везти его в отель. На просьбу дать ему ключ, ночной портье ответил:

— Час назад к вам в номер поднялись ваши друзья. Ключ у них.

«Бебдерн», — с досадой подумал Вилли. Он поднялся наверх и вошел к себе в апартаменты.

В гостиной горел свет. В глубине комнаты липом к двери под ярко сверкающей люстрой сидел, скрестив ноги, какой-то незнакомец в белой шляпе и с зубочисткой во рту; во всем его облике, начиная с лаковых туфель и кончая выбритым до синевы подбородком, было нечто бесконечно вульгарное. Их взгляды встретились, но незнакомец, посасывая свою зубочистку, даже не шелохнулся. Рядом с ним стоял субъект, которого Вилли узнал незамедлительно: на нем был тот же серый котелок, тот же костюм в клетку, а лицо, хоть немного и побагровевшее, хранило все то же непроницаемое выражение, как и тогда, когда он свалился на него с дерева при первой встрече.

— Сопрано, — лаконично представился Сопрано.

Рука Вилли играла в кармане со спичечным коробком. В воздухе витал едва ощутимый запах серы. Вилли уже не знал, был ли он пьян или, напротив, в полном сознании. Он улыбнулся, и от этой улыбки на его щеках и подбородке появились ямочки, которые у всех ассоциировались с цинизмом, ибо он уже давно вышел из детского возраста. Ему лишь хотелось, чтобы Сопрано выглядел менее вульгарным, более таинственным, более мрачным, более. более стилизованным. Если бы он был постановщиком фильма, то выбрал бы на эту роль кого-нибудь другого. Он предпочел бы кого-нибудь более печального, вроде Конрада Вейдта или Питера Лорра. Но от реальности невозможно требовать слишком многого. К счастью, был его компаньон.

— Барон, — хрипловатым голосом произнес Сопрано, вынув изо рта зубочистку и кивнув в сторону своего напарника.

. К счастью, был его компаньон. Он стоял, опираясь на трость, с потухшей и смятой сигарой во рту, при виде которой напрашивалась мысль, что она оказалась на пути оглушительной оплеухи; в сером котелке, сдвинутом на ухо, и целым табуном лошадей, преодолевающих препятствия, на его жилетке канареечного цвета; при этом он напоминал статую, охваченную мелкой дрожью и готовую упасть в любое мгновение.

Он выглядел необыкновенно напряженным, и Вилли подумал, уж не раскат ли невероятного, гомерического хохота, способного смести с лица земли весь мир, пытался сдержать тот, кого Сопрано называл «бароном».

XXIV

После их ухода Вилли так и не заснул. Он горел нетерпением, уверенный, что на этот раз его выход увенчается полным успехом. По этой причине он предложил принести деньги на виллу Сопрано прямо ночью. Он не захотел выкладывать перед ним все карты, это было слишком сентиментально, слишком романтично. Они договорились, что убрать нужно будет Рэнье, но Вилли был уверен, что Сопрано его правильно понял. Он был убежден, что сицилийский киллер инстинктивно понимал сценарий, в том числе и то, что Вилли умолял его сделать: наконец-то избавить его от самого себя. Около десяти часов утра он вызвал портье, чтобы тот позже засвидетельствовал, что господин Боше уже был довольно пьян и попросил раздобыть ему костюм Пьеро для бала, который должен был состояться вечером в муниципальном казино. Портье немедленно отправил посыльного в магазин, и спустя пару часов Бебдерн застал Вилли за примеркой костюма.

— Что это? — удивился он. — Какой-то новый порок?

— Это карнавал, на тот случай, если вы этого не знали, — не скрывая досады, ответил Вилли.

В этот момент ему совершенно не хотелось видеть Бебдерна. Взгляд его печальных и все понимающих глаз вызывал у Вилли приступ чиханья. Но сейчас Бебдерн был здесь, перед ним, и Вилли воспринимал его как неприятный раздражающий фактор.

— Я пришел попрощаться с вами, Вилли. Больше вы меня не увидите.

— Не может быть! — удивился Вилли. — Я думал, что это на всю жизнь.

— Представьте себе, я понадобился в другом месте, — сказал Бебдерн. — Не знаю, в курсе ли вы, но сейчас снимается грандиозный фильм, «Осада», «Защита Запада», «Свободный мир». Покойники еще не остановились на точном названии. Это совместное производство СССР — США под эгидой Объединенных Наций. Фильм широкоэкранный, цветной, со стереозвуком и спецэффектами: напалмом, бактериологическим оружием и, возможно, с атомными бомбами. Мне предложили роль: им нужны шуты. Прощайте, великий Вилли. Я завидую вам: никогда бы не подумал, что можно до такой степени отдаваться собственной судьбе.

Он рассмеялся глухим, хрипловатым смехом.

— Вы счастливчик, Вилли, вам наставил рога один человек. Меня же сделали рогоносцем все человечество… и прекрасные идеи. Они есть, Вилли, они есть, что бы там ни говорили. Так вот, когда они наставляют вам рога. Это что-то! Чем они прекраснее, чем больше вы их любите, тем больше они вам изменяют. Такое их поведение предопределено историей. Итак, прощайте.

— Но, черт побери, — сказал Вилли, — если вы хотите стать рогоносцем, то во Франции это сделают не хуже, чем в Корее!

— Это человек, который хочет наказать идеи, когда они плохо себя ведут, — сказал Ла Марн, думая о Рэнье. И потом, если нет братства, нужно довольствоваться братом.

Он пожал Вилли руку и улыбнулся.

— Конец развлечению. Ведите себя прилично, король кинопленки.

После его ухода Вилли пришлось выпить бутылку шампанского, чтобы избавиться от плохого привкуса, оставшегося во рту от посещения Бебдерна. Он почувствовал, как реальность коснулась его своим крылом. Он зашел к Гарантье, но того на месте не оказалось. Разве что им был кактус, стоявший на столе у окна. Или же он стал совершенно прозрачным по причине своей безликости. Вилли кругами бродил по апартаментам, тщетно борясь с неудержимо просветляющимся сознанием и реальностью. Сопрано не собирался убивать его, он хотел оставить его по уши в дерьме, задыхающимся, как рыба, вытащенная из воды. Он собирался прикарманить деньги и сбежать, не замарав руки кровью. В конце концов, Вилли разнервничался до такой степени, что поступил вопреки категорическому запрету своего врача: проглотил несколько таблеток амфетамина и запил их спиртным, что вызвало хорошо знакомый ему эффект раскрепощения. Спустя полчаса он уже чувствовал, что владеет собой, да и всем миром в целом. В четыре часа пополудни Вилли вышел из отеля «Негреско» через черный ход, сел в такси и велел отвезти его в Монте-Карло. В туалетной комнате отеля «Пари» он надел костюм Пьеро и сел в автобус, идущий до Мантона. Наступления сумерек он дождался, бродя по берегу моря с размалеванным белилами лицом. В небе рассыпались огни фейерверка, и он показывал их какому-то ребенку. Малыш был счастлив, хлопал в ладоши и смеялся при каждом новом залпе. Потом Вилли захотел отвести его к матери, но матери не было, как, впрочем, не было и самого ребенка. Он пешком отправился в Рокбрюн. Ему было очень страшно. И это было замечательно. Ничего подобного он не испытывал с девятилетнего возраста, когда провел ночь на кладбище. Сопрано ждал его на месте. Лунный свет в сочетании с розовыми барочными фасадами окружающих домов создавал впечатление оперной декорации, полной иллюзорности. Они вошли в виллу. Барон в рубашке с закатанными рукавами и жилетке, с котелком на голове и сигарой во рту раскладывал пасьянс при свете свечи. Он напоминал хозяина салуна из фильма о Диком Западе. Вилли достал деньги и сделал вид, что пересчитывает их. Сопрано пристально следил за ним, потягивая виски, затем предложил ему стаканчик, несомненно, чтобы подбодрить его, прежде чем прикончить.