Читать книгу "Спи, милый принц - Дэвид Дикинсон"

Сколько людей заперто здесь? — задумался Пауэрскорт. Должно быть, сотни, сотни и сотни безумцев, собранных в этом негостеприимном северном городе. Людей, не способных говорить. Людей, говорить не желающих. Людей, говорящих безостановочно. Замкнутых людей, потерянных для этого мира, а может быть, и для следующего, блуждающих по коридорам мрачного здания.

Он вспомнил вдруг мучительные стихи Джона Клэра, много лет назад помещенного в такой же приют главного города своего родного графства Нортгемптон. Стихи, полные вызова:

Я жив, хоть и не нужен никому:

Друзья заглохли, как воспоминанья;

Я сам с собой делюсь моим страданьем,

А все живу…

Не сидят ли и здесь сотни Джонов Клэров, пишущих гневные протесты, уверения в собственном здравии, неизменно оспариваемые враждебно настроенными санитарами и перегруженными работой докторами — Юлии Цезари, короли Карлы I и Иисусы Христы, обходящие дозором темные коридоры? Попав туда, думал Пауэрскорт, поспешая к исполненным большего душевного здравия покоям «Куинз-отеля», можно никогда оттуда не выйти. Это своего рода земное чистилище для тех, кто еще не умер, тюрьма для людей, чьи самые серьезные преступления совершались в их собственных головах.

Дом капитана Уильямса стоял фасадом к реке и морю, на небольшой террасе, застроенной домишками рыбаков. В миле примерно от него и от моря гордо высился на холме замок Перси в Олнвике, разрушенные зубчатые стены его озирали землю и море.

Капитан Уильямс сам открыл дверь.

— Полагаю, вы лорд Пауэрскорт, — с сомнением произнес он, словно надеясь, что в дверь его мог постучать какой-то другой гость. — Полагаю, вам лучше войти в дом.

— Большое спасибо, — весело сказал Пауэрскорт, быстро оглядывая маленькую гостиную. — Вы проявили немалую доброту, уделив мне время для беседы.

Гостиная капитана Уильямса знавала и лучшие времена. Обои ее начали отставать от стен. Кое-где на них виднелись более яркие, чистые прямоугольники, как если бы отсюда снимали картины, чтобы продать или отдать в залог, — впрочем, Пауэрскорт сомневался, чтобы в деревушке имелась ссудная касса. Дрова в камине шипели и потрескивали в безнадежной попытке осветить комнату, в которой сумрак, казалось, пропитал и самое мебель.

Да и капитан Уильямс пребывал далеко не в лучшей форме. В молодые свои годы, думал Пауэрскорт, вглядываясь в ссутулившегося в кресле человека, он, верно, был очень высок. Выпадающие зубы его чернели и желтели за розоватым овалом губ. Казалось, и дух капитана норовил последовать их примеру; одежда же апатично свисала с него, как если бы он, встав нынче поутру, не глядя, облачился в первое, что подвернулось под руку. Глаза капитана Уильямса были красны — он пытался скрыть это, глядя не на гостя своего, а вниз, на полинявший рисунок ковра. Пьет, подумал Пауэрскорт. Чтобы обзавестись подобными глазами, человек должен пить как рыба. Впрочем, в таком месте, где, кроме рыбы, ничего, почитай, и нет, это вполне в порядке вещей. Господи, да не принял ли он уже, ведь всего только десять часов утра. Даже Джонни Фицджеральд, пьющий всегда, но очень редко пьянеющий, не начинает в столь ранний час.

— Вы приехали поездом, лорд Пауэрскорт?

— Да, приехал вчера и провел ночь в Морпете.

— Говорят, в наши дни поезда движутся все быстрее, — капитан Уильямс, похоже, пытался потянуть время, отсрочивая пустым разговором вопросы, на кои ему придется отвечать.

— Я приехал к вам вот с этим, — сказал Пауэрскорт, извлекая из бумажника одно из писем с Даунинг-стрит, теперь уже заключенное в простой белый конверт морпетского «Куинз-отеля», с надписанным четким почерком именем адресата.

— Письмо, стало быть, — Уильямс нашарил очки, и пока он читал документ, в лице его проступал все нарастающий страх. — Выходит, дело у вас весьма важное, лорд Пауэрскорт.

Капитан Уильямс явно прикидывал, хватит ли ему смелости на время оставить гостя и подкрепиться глотком бренди.

Пауэрскорт внимательно вглядывался в него — руки капитана, вернувшего письмо, дрожали. Благодарение небесам за то, что я приехал утром, сказал себе Пауэрскорт. Одному только Богу ведомо, на что он похож после полудня.

— Жена ушла на весь день, — сообщил капитан Уильямс, и вид у него стал безутешным, как будто жена способна была оградить его от всего предстоящего.

— То, что мне нужно узнать, капитан Уильямс, довольно просто, — Пауэрскорт старался, чтобы слова его звучали как можно мягче. — Что именно произошло годы назад под конец вашей службы на борту корабля Ее Величества «Британия»? В то время, когда под командой вашей состояли два юных принца.

— Я знал, что вы придете, — капитан Уильямс поплотнее стянул на своем тощем теле полы сюртука. — С тех самых пор я всегда знал, что кто-нибудь вроде вас явится ко мне. Чтобы задать вопросы. Переворошить прошлое. Вычерпать со дна то, что случилось давным-давно. Почему не оставить все это в мире? Не оставить в покое? Это была не моя вина, говорю вам, не моя.

На миг Пауэрскорт проникся к нему жалостью — к пропащему старику, тринадцать лет прождавшему стука в дверь, письма, которое придет по почте. Он, Пауэрскорт, стал ангелом-истребителем, явившимся уничтожить то, что еще уцелело от душевного покоя старика. Но тут он вспомнил о принце Эдди, о предсмертной улыбке на его лице, о лужах крови на полу, вспомнил о лорде Генри Ланкастере, мертвым лежащим в лесу. Semper Fidelis, повторил он себе. Semper Fidelis.

— Почему бы нам не прогуляться? — предложил вдруг Пауэрскорт, желая умерить свою назойливость милосердием. — Быть может, на воздухе рассказать все вам будет проще. Вы станете обращаться к волнам. К чайкам. К песчаным дюнам. А я всего лишь подслушаю сказанное вами.

— Прогуляться? — капитан Уильямс уставился на гостя, как на безумца. Прогулки, сколь ни хорошо прочищают они головы пьяниц, по-видимому, не входили в утренний распорядок старика.

— Прогуляться вдоль моря, — настаивал Пауэрскорт. — Дождь там, во всяком случае, не идет.

И двое мужчин покинули маленький коттедж — старик, сгорбившийся под резким ветром, в поношенном пальтеце, мало способном оградить его от стихий, и Пауэрскорт в теплейшем его, застегнутом до горла пальто. Они перешли реку и побрели по песку.

В море, в сотне, иногда в двух сотнях ярдов от них, зарождались огромные валы, гордо венчавшиеся в своем продвижении к берегу гребнями пены. Брызги, подобные мелкому дождю, летели к песчаным дюнам и далекому замку. Одинокая чайка, ввязавшись в неравную борьбу с бурей, ненадолго зависала в воздухе, а после ее относило порывом ветра назад. Грохот стоял на пустом берегу, по морю, куда ни доставал взгляд, катили к берегу волны.

— Начните с чего хотите, — прокричал Пауэрскорт, постаравшись, чтобы крик его прозвучал не слишком враждебно.

— Вы очень добры. Право же, очень добры, — голос старика был тонок и горек.

Последовала пауза, лишь песок скрипел под их ногами. Пауэрскорт ждал. Далеко в море взлетали и опадали на волнах два судна. Новые чайки прилетели, чтобы померяться с ветром силой крыльев. Пауэрскорт ждал.