Читать книгу "Гнев божий - Александр Афанасьев"

Гагик закусил губу, соленая влага полилась в рот – только бы не закричать, только бы не… Бандитов было человек двадцать, одному ему с ними не справиться, и артиллерию тоже не навести. Только смотреть… и запоминать до конца жизни.

Один из опоновцев собирал оружие и сносил его в кабину «КамАЗа», второй залез в нее на место водителя, спихнув труп, – и машина взревела двигателем, приветствуя новых хозяев. Покончив с трупами, несколько опоновцев стали вытаскивать из багажного отделения автобусов сумки и потрошить их, ища, чем бы поживиться. Все сносили в «КамАЗ» и один из «УАЗов».

Потом один из опоновцев, повинуясь команде другого, странно повел себя. Сначала он достал пачку сигарет из кармана. Каждую из них он обламывал, где-то наполовину, где-то на две трети, прикуривал, выкуривал немного – и аккуратно клал за землю в разных местах. Потом он взял какой-то пакет и начал еще что-то разбрасывать. Потом опять взялся за сигареты, и так он подошел вплотную к тому месту, где прятался Гагик Бабаян. Опасаясь быть замеченным, он опустил голову и замер, как парализованный. Послышались еще чьи-то тяжелые шаги, потом луськ, напоминающий оплеуху или хороший подзатыльник.

– Ты что делаешь, сын осла? Я тебе что сказал делать?

– Но мюдюрь Гуссейн, я делаю в точности так, как вы мне приказали!

Голос был знаком Гагику! До боли знаком, только он не мог понять, откуда, где он его слышал, а поднять голову и посмотреть он не смел.

– Вот идиот! Когда ты бросаешь сигарету, ты что делаешь?

…

– Ты ее тушишь, сын осла! Ты делаешь ногой вот так! О Аллах, за что ты мне послал таких идиотов!

– Но мюдюрь Гуссейн, если я буду топтать сигареты ногами, как же все узнают, что они армянские?

– Это не твоего ума дело, сын осла, кому надо – тот увидит. А вот если они будут лежать вот так – то все увидят, что они просто кем-то положены. Ты газету где бросил?

– Вот там. Но мюдюрь Гуссейн, а как же патроны?

– А кто узнает, что они азербайджанские, у нас одинаковое оружие?! Никто ничего не узнает, если такой тупой осел, как ты, не откроет свою пасть! А если откроет – то, клянусь Аллахом, я вскипячу на костре казан с маслом и вылью его в болтливые рты, чтобы они больше никогда не могли открыться! Иди к машине, идиот, и покажи заодно, где ты бросил газету! О, Аллах…

Шаги начали удаляться…

Возня у расстрелянной колонны продолжалась еще недолго, потом одновременно взревели моторы «КамАЗа» и «УАЗа». Бандиты взяли все что могли и уезжали с добычей.

И тут Гагик вспомнил. Вспомнил все. Осознание было столь ярким, что он схватился за автомат, готовый умереть, но убить, остановить этого… – но было уже поздно.

– Эй, армян!

Это был Али. Али Мухаджиев. Тот самый Али – Муха из Сумгаита, ублюдок, который ударил заточкой в спину трудовика Пал Палыча и чуть не зарезал его! Это был Али… из Сумгаита… в котором тогда…

Встав из-за укрытия в полный рост, ничего и никого не боясь, шатаясь как пьяный, Гагик Бабаян подошел к расстрелянной колонне, к выложенным в ряд убитым и ограбленным людям, к «УАЗу», в котором была открыта дверца, и на землю капля за каплей, весомыми, безмерно весомыми каплями капала багровая человеческая кровь.

Гагик Бабаян стоял так какое-то время. Стоял и смотрел. Потом бросился бежать к лесу. Тоже – как тогда…

Во всем, конечно, обвинили армян.

Ретроспектива

Февраль 1990 года
Кабул, Демократическая Республика
Афганистан

Вернувшись, моджахеды так и не поняли, что произошло, считалось, что он погиб во время очередного боя – Алим получил орден Звезды первой степени, который остался лежать в сейфе ХАД, и смертный приговор от исламской шуры Афганистана, вынесенный полгода спустя. В Афганистане трудно было что-то утаить.

Шурави уходили. Разворачивался процесс примирения, который Алим и многие другие его сослуживцы не понимали и не принимали. Они знали, что есть много солдат, которые избегают стрелять по моджахедам, специально целятся мимо, потому что они соотечественники и единоверцы, и осуждали их. Какие же это соотечественники? Они ушли на ту сторону границы – их дело, вольному – воля. Но зачем они обратно идут сюда? Если им не нравится жить в Афганистане – пусть живут там и дадут афганцам, живущим в стране, жить так, как они хотят. Почему они говорят, что хотят свободы – но на самом деле посягают на свободу других людей?

И как можно считать соотечественниками и единоверцами тех, у кого на руках кровь твоих товарищей?

И Алим, и многие из его товарищей и даже некоторые шурави, с которыми Алим поддерживал связь, считали, что никакого примирения быть не может. И надо, даже если шурави уйдут – стоять насмерть, защищая свою страну и свой народ. Алим был уверен, что они выстоят.

Надо сказать, что Алима, в отличие от многих его товарищей, не поразила болезнь размежевания, коснувшаяся многих в партии. Он был всего лишь нищим пацаном из придорожного кишлака, которого новая власть вылечила, выучила и научила воевать. За это он был ей благодарен, точно так же, как он был благодарен спасшим его жизнь шурави. Он не понимал сути дискуссий, которые, бывало, вели и его товарищи в казармах, он не понимал разницы между Парчам и Хальк и вообще мало кто понимал[50]. Зато он воевал, и воевал честно – в операции «Магистраль», ставшей лебединой песней боевого содружества афганцев и шурави, они не только провели в заблокированный душманами город все, что хотели провезти, но и едва не разгромили всю группировку моджахедов в этом районе. Не случилось этого только благодаря политике национального примирения и предательству Кабула[51].