Читать книгу "Из давних времен Христианской Церкви - Алексей Петрович Лебедев"

принадлежавших к Египетской Церкви, в состав собора вошли немногие, даже очень немногие. Так как всех епископов при открытии заседаний собора было 36, то, исключив число египетских епископов (29), оказывается, что к египтянам присоединилось лишь 7 епископов, неподручных Феофилу. Такими были вышеупомянутые нами: Акакий, Северная, Антиох и еще Павел Ираклийский, прежде друг Златоуста, а теперь внезапно сделавшийся его врагом, Кирин Халкидонский родом египтянин, какой-то Маруфа из Месопотамии и, наконец, Исаак, по-видимому сделанный епископом на самом соборе. Нужны были обвинители. В них недостатка не оказалось. На собор один за другим вытребованы были все клирики константинопольские. Что они говорили на соборе, неизвестно. Но весьма вероятно, что по разным соображениям, иные из них говорили то, что угодно было собору и предержащей власти. Всех заседаний собора было 13. Из них 12 заседаний (т. е. 12 дней) посвящено было изложению обвинений или точнее клевет на Златоуста. Говоря иначе: 12 дней употреблено было на разборку той грязи и сору, которые свезены были из столицы под Халкидон. В настоящее время мы знаем очень мало о тех обвинениях, которые сыпались на соборе на голову Златоуста. Но и того, что мы знаем, слишком достаточно, чтобы видеть, как беспредельно велика злоба людская, восстающая на истинную святость. До нас сохранились две сокращенных записки, которые двумя лицами предъявлены были на соборе в качестве обвинительных актов против Златоуста. Чего только тут не наговорено! Чуть ли не указаны преступления против всех заповедений Десятословия! Одна из вышеуказанных записок представлена на собор константинопольским архидиаконом Иоанном, человеком худых нравов и злобным, который был временно запрещаем архиепископом, отстраняем от должности, но который потом, по снисхождению, был снова возвращен в клир. Этот обвинитель изрыгнул 29 обвинений на своего архипастыря. Другим обвинителем Златоуста выступил Исаак, один из тех недостойных монахов, которые больше любят мирские дрязги, чем подвиги благочестия. Этот Исаак сириец, почтенный от собора саном епископа, источает яд своих клевет на святителя, указывая 17 преступлений Златоуста. Все эти обвинения, предъявленные архидиаконом Иоанном и Исааком, не заключали в себе ничего истинного, в крайнем случае, истина в них перемешана с ложью и представлена в извращенном виде; но эти обвинения во многих отношениях характеристичны, почему мы рассмотрим их в некоторой подробности.

Обвинения, возводимые на Златоуста, могут быть подразделены на несколько групп.

Первая группа обнимает обвинения, касающиеся его личного характера и поведения. Обвинители утверждали: «Он ест неумеренно, как циклоп, ест всегда один и чуждается гостеприимства».

Это странное обвинение возникло, кажется, вследствие того, что он действительно любил обедать один и не любил к себе звать на обеды и ходить к другим на пиршества. Мы имеем точные исторические известия, что обвинение Златоуста в неумеренном употреблении пищи есть чистейшая клевета. Здоровье Златоуста всегда было очень слабо, и, тем не менее, он иногда совсем забывал о пище; случалось, что он до самого вечера оставался совсем без пищи. Занятый изучением св. Писания и делами Церкви, он забывал о пище материальной. В пищу употреблял он небольшое количество легкого мяса, так как тяжелых блюд не переносил его болезненно слабый желудок. (Конечно, здесь речь идет о мясоеде, а не о посте. При этом нужно помнить, что Златоуст не имел монашеского пострига.)

Вина за столом он не употреблял. Лишь в жаркие дни он принимал немного вина в качестве прохладительного напитка и для утоления жажды. Вот та неумеренность в столе, какую приписывали ему обвинители! Другое обвинение, что Златоуст чуждался гостеприимства, возникло из желания представить в дурном свете не заключающую в себе ничего преступного привычку Златоуста обедать одному и не ходить в гости. Он любил обедать один, во-первых потому, что его стол был беден и нередко происходил очень поздно: к такому столу неудобно будет приглашать гостей; во-вторых, он не терпел продолжительных и бесполезных разговоров, этих необходимых спутников, так называемых, званых обедов. Не принимая к себе гостей, Златоуст не ходил и к другим в гости на обеды. На это у него было много причин. Он боялся допустить себе неумеренность, а это при его слабом желудке могло сопровождаться вредными последствиями для его здоровья. Далее, Константинополь был столица, поэтому людей, желавших видеть у себя в гостях архиепископа, было очень много, и если бы он стал посещать всех приглашавших его, тогда у него тратилось бы много времени напрасно; а если бы одни приглашения он принимал, а другие отвергал, то в таком случае не удостоенные его посещением стали бы считать себя обиженными. Наконец, Златоуст не посещал пиршества других вследствие того убеждения, что никто и в особенности архипастырь, не имеет права услаждать себя сладким куском в то время, когда в города есть нищие и голодные, которым мог быть уделен избыток стола богатых. Вот почему Златоуст вкушал пищу один без гостей и не жаловал хождения по гостям. Упрекнет ли кто Златоуста за то, что он поступал так, а не иначе? А между тем в Константинополе находились люди, которые осмеливались думать, что он потому чуждался общества, что был горд и всех презирал. В этом, главным образом, и заключалось обвинение, что он обедал один и не ходил по званым обедам.

В одном из обвинительных пунктов говорилось о Златоусте: «Он принимает женщин наедине, при каковом случае двери для других лиц бывают закрыты». Понятна сущность обвинения. Обвинитель набрасывал тень подозрения на его целомудренную жизнь. На это обвинение отвечал сам Златоуст впоследствии в одном из своих писем (к еписк. Кириаку): «Говорят, что я возлежал с женщиной; но обнажите мое тело и найдете, что тело, влачимое мною, не более как труп». (Должно заметить, что Златоуст на собор «при Дубе» не являлся и потому не мог дать объяснений по поводу обвинений, как об этом скажем ниже.)

Златоусту ставили в вину нечто такое, что с первого взгляда представляется совершенно непонятным. Обвинитель заявлял: «Баня топится не для одного (Златоуста), и когда он моется, то Серапион (пресвитер, близкий к Златоусту) запирает дверь, так что никто другой не может мыться в бане». Вот удивительное обвинение, предъявленное на соборе! Что оно могло бы значить? С точки зрения теперешних понятий и обычаев, не может быть ничего преступного в том – моется ли кто в собственной бане один или публичной отдельной бане – тоже один? Для того, чтобы дело было для нас совсем ясно, для этого нужно войти в некоторые подробности, мало кому известные и касающиеся бытовой стороны в древнегреческой Церкви. В древности, начиная с IV века и до позднейших