Читать книгу "В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро"

на основе острого психического страдания. То, что появилось в виде β-элемента, может стать протоэмоцией, разделенным эмоциональным волнением, аффектом и, наконец, «мыслью». Несмотря на то, что развитие мысли все еще может считаться чудом, это в то же время лишь тонкая пленка (Д. Хаутманн), постоянно подверженная риску растворения или фальсификации.

Сновидения контрпереноса свидетельствуют о путях и средствах трансформации агрессии пациента психикой аналитика. Зачастую это сновидения, которые пытаются (не всегда успешно) в экстремальных ситуациях помочь избежать «засорения» психики аналитика. Это сновидения, которые облегчают психическое страдание посредством реконструкции смысла и символических пространств, альфабетизируя рассеянные β-элементы.

Меня часто поражало ощущение благополучия после таких сновидений — до такой степени, что я начинал их ждать и надеяться, что они будут сниться, как только чувствовал, что моя психика подвергается вторжению яростных проективных идентификаций какого-либо пациента.

Вот еще несколько примеров, взятых из статьи, написанной мною совместно с Барале (1987).

Лопаты и домофон

Я переживаю очень напряженный момент — перегружен работой; кроме того, активировался сильнейший психотический перенос у одного тяжело нарушенного пациента.

Мне снится, что меня бьют лопатами пациенты; затем в каком-то очень неспокойном городе в мою дверь кто-то стучится. Должно быть, это мой друг, сын консьержа Гаспара. Мой отец нажимает на кнопку домофона еще до того, как убедился в этом, и распахивает дверь в ожидании его. А я, беспокоясь, задаюсь вопросом: «А если это кто-нибудь опасный? Как я смогу защититься, если мой отец распахнул дверь?»

Сон предупреждает меня о сильной психической усталости, родительская функция готова вновь занять свое место по отношению к пациентам, но какая-то часть меня, наиболее уставшая и беззащитная, воспринимает их сейчас как опасность. Столкнувшись с подобной трудностью, я смогу заняться проблемой моей усталости и найти способ «обезвредить» не то, что пациенты опасаются сделать мне, но что действительно делают своими проективными идентификациями (удары лопат). Возможно, готовность, с которой я распахиваю дверь (кабинета и своей психики) перед пациентами — это одна из функций той трансформативной работы, которую я должен быть в состоянии осуществлять день за днем, сеанс за сеансом, неделя за неделей...

Мне кажется, эти сны подобны сновидениям самоанализа, которые способствуют новому толчку плодотворной работы после того, как состоится нанесение на карту темных зон и застарелых рубцов.

Стрелы и щиты

В течение того же периода мне снится, что я в Африке. Ожидая нападения дикарей, я сооружаю щитовую изгородь из дерева, чтобы защититься от их стрел. Щиты не кажутся мне достаточно крепкими, хотя, должно быть, для данной цели они вполне годятся. Они связаны между собой и образуют стену. Но я все равно боюсь, что щиты слишком хрупкие, и укрепляю каждый опорным столбом. Я столкнулся с трудностями в работе. У меня был защитный абсорбирующий барьер, который поглощал вредные воздействия и одновременно отграничивал меня от пациента. Однако я нуждался и в отцовской функции или в каком-то сложносоставном объекте, который мог бы гарантировать мою психическую стабильность.

Смещение в сторону некоторых аспектов самоанализа еще более очевидно в цепочке снов, отсылающих к Джулио — пациенту с тяжелым психотическим переносом.

Звонки Джулио

Какое-то время я воспринимал Джулио как двойника-преследователя (Gaburri, 1986), пока один из снов не помог мне «отделить» моего двойника от Джулио, постепенно все больше отличая их друг от друга.

Своему двойнику я дал (во сне) имя и фамилию и распознал в нем несколько своеобразных черт.

В анализе Джулио для меня были большой проблемой его постоянные звонки, и я тревожился по поводу их влияния на меня. В то же время я стал замечать, что пытаюсь установить и с другими пациентами нечто вроде молчаливого позволения нарушать правила, испытываю желание «плыть по течению». Затем, прочитав прекрасную работу одного своего коллеги об эдиповых ситуациях, я увидел еще один сон: звонит телефон и еле слышный голос угрожает мне, назвавшись союзником генерала. Я чувствую, как меня охватывает паника. Во время разговора рядом со мной находятся мои «хорошие объекты», и я понимаю, что должен защитить их. Не надеясь на помощь полиции, я чувствую себя одиноким, но тут рука близкого друга с теплотой ложится мне на плечо.

Значит, речь идет о звонке отщепленной примитивной части, которой я очень боялся. Голосом генерала-родителя, подкупленного ребенком-тираном, эта часть требовала выкупа у наиболее зрелых частей меня (в анализе Джулио их представляло поддержание сеттинга). Таким образом, мне удается снова войти в контакт с моим «Я», одиноким и напуганным, готовым подчиниться этому архаичному голосу. Я боюсь, что исследование пациента мне не поможет, но нахожу надежного и верного друга в моем анализе и способности к самоанализу.

Глава 7

«Рассказчик» и страх

Размышления, навеянные статьей Фрейда «Жуткое»

В этой главе я хочу провести различие между двумя подходами к проблеме страха. Первый из них исходит из психологии одной персоны и находит свое воплощение в теории Фрейда. Второй, основанный на психологии двух персон, лучше всего выражен моделью Биона и Баранже-Баранже. «Двухфокусное» название этой главы придает одинаковое значение чувству страха и рассказчику по причинам, которые я проясню ниже.

Для начала вспомним знаменитую статью Фрейда «Жуткое» (“Unheimlich”), написанную в 1919 году.

После тщательного исследования возможных значений слова heimlich62 Фрейд (1919) подчеркивает, что это слово относится к «двум рядам представлений (...): к тому, что знакомо, привычно и доступно и (...) к тому, что скрыто, недоступно, убрано с глаз долой (...). В повседневном языке unheimlich — антоним первого значения, а не второго. Unheimlich — это все то, что проявилось, хотя должно было оставаться тайным и скрытым».

Как будто доказывая теорему, Фрейд развивает свою оригинальную точку зрения, постепенно расширяя свою концепцию, добавляя к ней все новые примечания, в частности, ссылаясь на сказки Гофмана «Песочный человек» и «Эликсир дьявола» и вводя темы двойника, непроизвольного повторения и всемогущества мыслей. Он приходит к выводу, что чувство жуткого, потрясающего (unheimlich) возникает при неожиданном возврате вытесненного содержания — часто под воздействием внешнего стимула.

Речь идет о чем-то связанном с эмоциональными и аффективными констелляциями, которые ранее были вытеснены и теперь вдруг ворвались в сознание. Отсюда ощущения чего-то «знакомого», родного — это «что-то» нам принадлежало когда-то и принадлежит до сих пор (но должно было быть скрыто).

В этой связи Фрейд, конечно, большое значение придавал влечениям и связанным с ними защитным структурам. В лекции «Мы и смерть» (“Wir und der Tod”), прочитанной им в 1915 году членам Австрийской еврейской ассоциации Вены, он сказал своим слушателям, что «примитивный человек был существом очень