Читать книгу "Олений заповедник - Норман Мейлер"

— Уходи, Пако, — мягко произнес он.

А Пако взял и опустился на пол. Такое было впечатление, будто он собирался жевать ковер, и словно издалека в памяти Фэя всплыл Тедди Поуп и иудино дерево, вместе с этим мысль, от которой захолонуло сердце, что выбраться из такого состояния, возможно, сумеет лишь недотепа, который страдает, как Поуп или Пако. Поэтому он попытался сесть на наркотики? Чтобы поползти на четвереньках и лаять как пес?

— Chinga tu madré,[5]— пропел ему Пако.

Нет, надо гнать отсюда pachuco.[6]Но куда? Оставалось только в полицейский участок. Фэй пожал плечами. Месяц-два тому назад дружки Пако могли избить его за то, что он отдал наркомана фараонам. Конечно, он оплатит защиту со стороны полиции и все обойдется спокойно. Но полицейские сами сделают Пако укол — будут вынуждены. И отошлют упакованного Пако на ферму, принадлежащую киностолице. Словом, так или иначе он свой героин получит.

На секунду у Фэя мелькнула мысль убить его. Однако это значило бы убить нуль, а если уж кого-то убивать, то себе равного. Тем не менее следовало что-то предпринимать с Пако. Но что? Можно посадить его в машину и оставить на дороге. Кто-нибудь его найдет, доставит в больницу, там ему сделают укол. Словом, как ни посмотри, Пако свою порцию получит. Ну а Пако стал грозить, что убьет его. Только наркоман, лежащий ничком на полу, станет говорить вам, что убьет вас.

— Почему бы тебе не залезть в магазин? — сказал Фэй.

— Какой магазин? — хриплым голосом произнес Пако.

— Ты, конечно, не думаешь, что я поставлю всех в известность, какой магазин я тебе назвал?

От такой возможности Пако сразу оживился. Если ограбить магазин, появятся деньги, а будут деньги — будут и наркотики. Пако поднялся и, спотыкаясь, направился к двери. Возможно, он сумеет продержаться еще час. А Фэй физически чувствовал, как раскалывается голова у Пако.

— Я убью тебя, Мэрти, — сказал Пако с порога, с трудом ворочая распухшим языком.

— Заглядывай, и мы с тобой выпьем, — сказал Фэй.

Как только звук шагов Пако по тротуару пустынной улицы с ее современными домами и кирпичными заборами затих, Фэй прошел в спальню и надел пиджак. У него было чувство, будто он сейчас лопнет. Ничто на свете не требует таких усилий, как стремление подавить сострадание. А Фэй все знал про сострадание. Это был худший из пороков: он постиг это давно. В семнадцать лет он из любопытства провел день, изображая из себя нищего на улице. Все оказалось очень просто: достаточно посмотреть человеку в глаза, и он никогда не откажет. Вот почему бродягам так мало дают: они не могут смотреть людям в глаза. А он мог, он смотрел сотне людей в глаза, и девяносто, слегка отвернувшись, давали ему немного серебра. Из страха, из чувства вины, и как только ты понимал, что вина цементирует мир, все становилось нипочем: ты мог владеть миром или плевать на него. Но сначала следует избавиться от чувства собственной вины, а для этого следует убить сострадание. Если вина — король, то сострадание — его королева. Так что плевать на Пако, и все-таки Фэй жалел этого унылого прыщавого недотепу.

Заснуть он не мог. Поэтому пошел в гараж, сел в свою маленькую иностранную машинку и помчался по улице, усмехаясь при мысли, что он будит людей. Милях в десяти к востоку был маленький холмик — совсем ничтожный, но из всех дорог, проложенных по плоскости пустыни, это была единственная, откуда открывался какой-то вид. Через горы шла фунтовая дорога, но ему не добраться было вовремя до вершины. До восхода солнца оставалось совсем недолго, а Мэриону хотелось видеть его, стоя лицом к востоку. Там была Мекка. Фэй включил скорость так, что легкие шасси машины задрожали, как крылья стреноженной птицы, — он целиком отдался поставленной перед собой задаче, стремясь обрести покой, какой приходит во время всяких дурацких состязаний — соревнований по поглощению мороженого, симпозиумов, где один оратор старается перещеголять другого, праздников, на которых полируют яблоки.

Он успел вовремя добраться до вершины холма и увидел, как солнце поднялось на востоке над плато, — он глядел в том направлении и видел далеко-далеко, казалось, охватывая взглядом расстояние в сто миль. Где-то там, за границей штата, находится один из главных игорных городов Юго-Запада, и Фэй вспомнил, как сутками играл там и не прерывался даже на восходе солнца, когда ослепительно белый свет, не более чем отсвет взрыва, произведенного где-то в глубине пустыни, освещал игровые залы светом более холодным, чем свет неоновых трубок над зеленым сукном рулетки, озаряя жесткие, мертвенно-бледные лица игроков, просидевших тут всю ночь.

Даже и сейчас там, в пустыне, существуют заводы, и тонны руды из товарных вагонов выгружают в огромную пасть, и завод начинает работать, работать сутками, как игрок, превращая гору земли в чашу, несущую гибель, и вполне возможно, в эту минуту солдаты заходят в траншеи в нескольких милях от загруженной башни и будут, пригнувшись, сидеть там в свете зари, а офицеры станут объяснять задание, пользуясь лексикой газетных статей, ибо это лексика недотеп, а недотепы с помощью слов скрывают правду мира.

Так пусть он грохнет, подумал Фэй, пусть грохнет взрыв а за ним другой и третий, пока бог солнца не сожжет землю Пусть он грохнет, думал Фэй, глядя на восток, в сторону Мекки, где тикали бомбы, пока он стоял на крошечном холмике пытаясь увидеть, что происходит в пустыне за сотню за две сотни, за три сотни миль от него. Пусть он грохнет, молил Фэй, как человек молит о дожде, — пусть грохнет и смоет гниль и смрад, и вонь, пусть грохнет для всех по всей земле, чтобы мир стал чистым в белом свете мертвой зари.

Часть четвертая

Глава 14

Айтел не заснул после телефонного звонка Мэриона Фэя. Илена заворочалась и спросила, кто звонил, и когда Айтел ответил так, как предусмотрительно подсказал ему Фэй — что это был всего-навсего совет насчет лошади, — Илена сонно пробормотала:

— Ну и наглецы. Господи, звонить в такой час… — И снова заснула.

Ей часто случалось говорить во сне, и он знал, что утром она уже ничего не будет помнить. Таким образом не страх, что Илена может узнать про Бобби, не давал Айтелу теперь заснуть. Однако чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что Бобби наверняка была у Мэриона, когда тот с ним разговаривал. Айтел знал Фэя: в противном случае Фэй никогда бы не позвонил, и Айтелу стало неприятно при мысли, что Бобби могла услышать, как он прохрипел: «О Господи, да никогда». Через день-другой он мог бы заглянуть к девушке и уж нашелся бы как сказать ей, что больше они встречаться не будут. Он мог бы даже оставить ей подарок — на этот раз не пятьсот долларов, а какую-то вещь.

И тут Айтел решил, что, должно быть, рехнулся. После того как вот уже несколько месяцев он старался не забывать, что больше не богат, он счел возможным, повинуясь нелепому, сентиментальному и нездоровому импульсу, выбросить пятьсот долларов, и под влиянием этой мысли Айтел понял, что, сколько бы ни лежал в постели, грядущий день уже испорчен для работы. Прижавшись к Илене, стараясь найти успокоение от тепла ее тела, он, словно заядлый пьяница, выходящий из похмелья, пытался восстановить в памяти события последних полутора месяцев.