Читать книгу "Сияние «жеможаха» - София Синицкая"

Алиенора показала рукой на полку. Верка достала бутыль, вытерла пыль. На дне плескалась жидкость.

– Этой настойке больше двадцати лет. Я её пью напёрстком!

Алиенора вынула из шкатулки напёрсток. Настойка щипала язык, пахла землёй и сухим листом.

– Королева родила много детей. Я никого не родила, но у меня есть приёмный сын. Он не хочет верить, что я ему не мать. Но я ему не мать. Мне пришлось открыть эту тайну, иначе бы его арестовали. Мы с ним очень близки. Он на фронте. У него львиное сердце. Будучи старой, такой как я сейчас, Алиенора командовала обороной замка. У меня сломана нога. Я не могу встать, не могу вам помочь, не могу вас защитить, мои святые девочки. Простите меня…

– Алиенора Карловна, вы похожи на королеву в замке.

– Да, Верочка. Этот красивый дом построил мой хозяин, когда у него родился третий ребёнок. Девочка, Наташа… У меня чудная комната, правда? Утром Платон Егорович посадит меня на стул и подвинет к окну. Приходите. Будем смотреть на восход!

Глава 2

Придумывая себе новый дом, фанерный промышленник Алексей Ильич Савин всю ночь промаялся, не мог заснуть. Утром, запахнувшись в халат, хмуро пошёл в столовую, где его ждал архитектор. За окнами всё было белое, от печек шёл жар. Савину не нравился этот уютный низкий тёмный деревянный дом. Ему хотелось воздуха и света. Пахло кофе и горячим бубликом. Савин завернул в детскую поцеловать Серёжу и Алёшу, там на ковре валялась немецкая книжка с картинками – лес, ведьма, рыцари и замки. Замки с высокими окнами, башенками и плющами! Просияв, Алексей Ильич прихватил с собой эту книжку и в столовой вручил её архитектору: «Мне бы, батенька, что-нибудь такое!»

Через два года на берегу Полы построили замок по проекту «батеньки» – с башенками, винтовыми лестницами, потайными комнатами. Приехав к Савиным, войдя в их дом, немка увидела, что в свете закатных лучей её встречают королева Алиенора, рыцарь и дракон – это был витраж, гордость чешских мастеров Кулотинского стеклозавода (по романтическому рисунку того же «батеньки»). Молодая гувернантка сразу поняла, что это знак: не случайно дороги судьбы привели её на новгородчину, здесь, в этом доме, ей суждено искупить грехи Алиеноры Аквитанской.

Из «потайной» комнаты вышла с младенцем на руках весёлая Джульетта Маркеловна. В столовой металось недовольное эхо: Марья Джоновна учила жизни и английскому юных Савиных.

Немка, француженка и англичанка прожили вместе у Савина двадцать два года. Они были очень разные, и каждая, словно фея из сказки, давала детям что-то своё, особенное, то, чего больше ни у кого не было. «Ненавистная» Марья Джоновна в сером, как осеннее небо, платье учила больше думать, меньше болтать и не обливаться супом. За спиной у чопорной англичанки склонный к шутовству Савин, кривляясь, цитировал Гоголя: «Читатели высшего общества… по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии». Серёжа и Алёша старательно делали «птичьи физиономии» – как у похожей на сыча Джоновны. Друг семьи, актёр и литератор Богдановский, советовал детям для хорошего произношения говорить так, будто рот набит горячей картошкой. «Есть у вас картошка? Горячая картошка! И водочки, да, Алексей Ильич? Есть у вас ледяная смирновская? Марья Джоновна, извольте выпить рюмочку!» Англичанка недовольно смотрела на Богдановского. Тот бухался перед ней на колени: «Водочки! С пикончиком! Или ерша? Ёршика!» Джоновна возмущённо пятилась, она с роду не пила ничего крепче чая с молоком – ни водки, ни пива, ни тем более такой дряни, как водка с пивом. Богдановский полз за ней по ковру: «Рюмочку! Умоляю!»

Джульетта Маркеловна приехала из ломбардской деревни нянчить маленькую Наташу, которая рассталась с матерью, едва успев родиться. Эта яркая брюнетка с блестящими глазами увешала малышку чётками, без конца её чмокала и закармливала сладостями. Мальчиков тоже чмокала и прижимала к пышной груди. Гремело фортепиано, Жуля заливалась райской птицей, Марья Джоновна раздражённо шипела. С ломбардской «француженкой» купец обрёл некоторое утешение, вернул себе радость бытия.

Алиенора без конца рассказывала сказки. Рядом с ней мальчики превращались в богатырей – Зигфрида, Кухулина, Муромца, Поповича, Лемминкяйнена, Ильмаринена. Алексей Ильич выпросил у Богдановского потрёпанный «Пантеон литературы» с переводом карельских рун и претендовал на роль Вяйнямёйнена. За домом у реки был овраг, там жил домовой, он помогал Савиным делать фанеру, печь пироги, учить уроки. Немка называла его Красный Колпачок. Англичанка авторитетно шипела, что это «брауни». Алиенора трубила в альпийский рожок, особым образом раскладывала костёр, лепила снеговиков, водила детей на прогулку в любой дождь, в любой мороз. Она научила мальчиков предупредительному свисту, который, по её словам, использовали древние воины-гельветы. Серёжа и Алёша свистели, когда приближалась ненавистная Джоновна. С Алиенорой всегда было весело и интересно. Юные Савины её обожали.

Также немку любил Акулька Дура, подросток, племянник стекольщика. Этот стекольщик, плешивый мрачный тип с крючковатым носом и жидкой бородой вставлял и выставлял Савиным зимние рамы, чинил батенькины окна ар-нуво. Дети были уверены, что это злой джинн, который вылезает из «Легенд и сказок Востока», отпечатанных в типографии Сытина. Никто не знал, почему стекольщик зовёт племянника Акулька Дура. Он заставлял его собирать на болоте мох для конопатки, мять замазку, уплотнять и шпаклевать щели, часто был им недоволен и бил по голове. Во время битья Акулька падал на пол, катался и визжал. Он был сиротой, его никто не защищал от злого дядьки. Однажды немка увидела, как джинн колотит бедного Акульку. Она так страшно закричала, что все вздрогнули, а старший Савин прервал послеобеденный богатырский сон. Джинн испугался, сгорбился, с проклятиями убрался в свою книжку. Тогда в солнечном сплетении и чреслах Акульки, который никогда никого не любил, возникло странное чувство признательности, восхищения и желания, чтобы продолжали так жалеть и защищать всю жизнь.

У стекольщика был сын Кондратий, который занимался обработкой дерева, Богдановский его не любил и называл «месье эбенист». Эбениста Кондратия наняли учить мальчиков столярному делу: шестилетний Алёша строгал из додонского дуба Арго, Серёжа работал над мечом Грааля, который надо было сломать, а потом, превратившись в сэра Персиваля, аккуратно склеить – обязательно так, чтобы осталась трещина.

Алексей Ильич женился на Жуле. Они отправились в свадебное путешествие, купались в бирюзовом море, ели рубец в томате и воздушный десерт. Из Рима со станции привезли телегу антиквариата, в том числе мешочек старинных крестиков, выполненных в технике смальти филати, – на каждом крестике были цветочки из крошечных кусочков смальты. Все Савины носили эти разноцветные крестики, завели такую моду в новгородской.

Дети выросли. Алёша стал врачом, плавал на госпитальном судне «Портюгаль», собирал и лечил раненых, в ресторанном зале парохода пил кизлярку и предавался мечтам об одной молоденькой сестре милосердия. В марте 1916 года ясным солнечным утром немецкая подводная лодка, не заметив красного креста на борту, пустила ко дну «Портюгаль». Алексей Алексеевич Савин погиб, отдав свой спасательный пояс перепуганной горничной.