Читать книгу "Кассия - Татьяна Сенина"

– Я, священный владыка, – ответила августа, уже знавшая, с какой просьбой обратится к ней патриарх, – совершенно согласна с тобой и думаю, что необходимо как можно скорее почтить святого Никифора перенесением его честных мощей в наш Город, устроив радость всем верным. Через это не только Церковь обрадуется возвращению своего пастыря, а Город обретет защиту и покров, но слава об этом будет идти и в нынешнем, и в будущем поколениях, к величайшему благополучию меня и моих детей. Поспеши же, владыка, исполнить задуманное и не сомневайся, что будешь иметь моего сына и меня содействующими тебе в этом благом деле!

Перенесение мощей патриарха-исповедника Мефодий задумал приурочить к годовщине изгнания святителя из Города – 13 марта. Патриарх вместе со своим клиром и множеством игуменов и монахов столичных обителей отправился в монастырь мученика Феодора, где перед гробом святого вознес во всеуслышание моление:

– О, блаженнейший, ты приобщился святому Иоанну Златоусту в таких же испытаниях, как выказавший ту же ревность и дерзновение, что и он, и претерпевший одинаковые с ним лишение престола и смерть на чужбине! Подай же ныне себя нам, сердечно жаждущим твоего возвращения, переселись отсюда и вернись к себе, чтобы и твое перенесение, как некогда Златоустово, отцелюбивый народ встретил с ликованием. Некогда отчужденный от Бога император противостал тебе и безрассудно изверг тебя из Церкви – и понес достойную кару, злосчастной кончиной извергнутый из власти и из жизни и пожавший плоды своего злонравия. Ныне же императоры, близкие к Богу благочестивыми нравами, отдают тебе Церковь даже умершему и, словно усыновленные тобою через Евангелие, представляют ее тебе вместе со мной «не имеющую пятна или порока», какой ты и оставил ее когда-то. Взгляни и узри собравшихся чад твоих, пришедших сюда, и других, ожидающих вдалеке твоего возвращения к ним, не оставь их мучиться и страдать от твоего отсутствия! Пусть же Город твой владеет твоим всеблагодатным телом прежде любого другого драгоценного приношения, гордясь им и всеблаголепно радуясь, и похваляясь им более, нежели царским величием!

Патриарх совершил всенощное бдение и литургию в монастырском храме, после чего тело святителя Никифора было поднято из могилы. Когда гроб открыли, тело оказалось нетленным и целым, несмотря на прошедшие со дня кончины святого девятнадцать лет. Мощи переложили в драгоценную раку и перенесли на борт дромона, предоставленного императрицей. Когда корабль достиг городской пристани, там мощи встречали император, августа, синклитики и прочие придворные. Тело святого под непрерывные псалмопения было перенесено в храм Святой Софии, где простояло несколько дней, причем патриарх ежедневно совершал там бдения и литургии, а множество народа из Города и окрестностей приходило поклониться мощам. Наконец, в воскресенье мощи были с крестным ходом торжественно перенесены в храм Святых Апостолов и положены в сделанную для святителя Никифора гробницу. На крестный ход сошлось множество людей всякого возраста и положения – мужчин, женщин, детей: они теснились даже в переулках, а некоторые залезали на крыши домов, чтобы увидеть шествие. Патриарх постарался обставить погребение святителя как можно торжественнее, так что пышности процессии удивлялись почти все константинопольцы, привычные ко всякого рода праздничным шествиям. Поговаривали, что Мефодий хотел таким образом затмить бывшее за три года до этого перенесение мощей Студийского игумена, а кое-кто предполагал, что патриарх хотел представить это торжество как покаяние императорской власти перед церковной… Как бы то ни было, празднование удалось на славу, и еще много дней к гробнице святителя прибывали паломники из окрестных городов и селений, а то и из дальних концов Империи.

Кассия добралась до храма Апостолов, чтобы помолиться святому патриарху, спустя несколько дней. В ее душе было больше горечи, чем радости, и она просила святителя как-нибудь умирить Церковь и положить конец длившемуся уже два года разделению. Во дворе храме она неожиданно встретилась со Львом.

– Что, мать, ты не очень-то рада нынешним торжествам? – спросил он у игуменьи, когда они поприветствовали друг друга.

– Да, кроме самого открытия мощей, радостного мало, – тихо ответила она. – «Исчезнет радость от пиршества светлого, ежели зло торжествует!» Неужели это никогда не кончится?..

– Всё, что дано, может быть отнято, в том числе жизнь.

Кассия подняла глаза на Философа:

– Ты думаешь… патриарх скоро умрет?

– Господь так или иначе пытается вразумить человека, – ответил Лев, задумчиво глядя вдаль, – но если он не вразумляется, что еще остается? Только забрать его из жизни, чтобы он не сделал еще бо́льших ошибок. «Он был взят, чтобы злоба не изменила разума его»… Конечно, святейший много сделал для православия, но, увы, похоже, не выдержал бремени победы…

– Возможно, он еще передумал бы, если б не отец Иоанникий! Ты ведь знаешь, что он сказал за три дня до своей смерти?

– Да… Что ж, посмотрим, чем всё это окончится. Разумеется, я не пророк, но у меня есть предчувствие, что это не продлится долго, – Лев помолчал. – И при всем этом, как ни странно, я нисколько не сомневаюсь в святости жизни отца Иоанникия или владыки Мефодия. Их можно понять, так же как и студийскую братию… Думаю, при таких неприятных размолвках мы сталкиваемся с ограниченностью человеческой природы, только и всего. Но ведь на небесах всё то, что от людской немощи, заблуждений и пристрастий, уже перестанет иметь значение, а останется только непреходящее, только то, что действительно от Духа Божия. Мне кажется, нам для утешения этого довольно!

– Наверное, – ответила игуменья. – Только всё равно грустно… Почему-то людям так трудно бывает понять друг друга! С этим нелегко смириться… В юности я даже не предполагала, что может быть такое взаимонепонимание между теми, кто подвизается ради одной и той же цели, исповедует одну веру… Казалось, все единоверцы должны друг друга понимать и любить… А теперь, наоборот, после всего пережитого кажется, что взаимопонимание – такая редкость, что на него не стоит даже рассчитывать, а если оно бывает, воспринимать, как чудо. Но это, наверное, неправильно – слишком мрачно выглядит… А ведь сказано: «будьте все единомысленны, сострадательны, братолюбивы, милосерды, дружелюбны»… Где это всё у нас?.. Неужели для единодушия непременно нужны гонения?!

– Вряд ли непременно. Периоды «неблаговерия», на которое сетовал святой Григорий, бывают по временам, но они проходят. Думаю, надо смотреть на всё это немного со стороны и спокойно заниматься порученными нам от Бога делами, а там, глядишь, тучи и рассеются! – Лев улыбнулся. – Не грусти, мать! Как говорил Марк Аврелий, «пусть не увлекает тебя ни чужое отчаяние, ни ликование». Если уж мы избрали философскую жизнь, то должны стараться иметь и разум философа – «вне человеческой суеты и обращенный к божественному». Это наш дом, а всё, что вокруг, будь то хорошая погода или ненастье, остается за окном нашей «внутренней клети». За окном «сегодня говорят одно, завтра другое, а философия говорит всегда одно и то же»!

Спустя месяц после перенесения мощей святителя Никифора патриарх заболел: сначала у него опухли ноги, а потом отек стал подниматься выше. Врачи нашли скоротекущую водянку, попытались лечить – давали больному лекарства для сердца и почек, сделали и несколько надрезов на ногах, чтобы выпустить жидкость, но безуспешно: отек продолжал распространяться. Мефодий написал Сиракузскому архиепископу, сообщая о своей болезни и прося Григория приехать, и это письмо было последним, написанным им собственноручно, – вскоре у патриарха отекли руки. Врачи не скрывали, что дни его сочтены, и он продиктовал своему асикриту обращение ко всем епископам патриархата – что-то вроде завещания, где Мефодий объявлял свою последнюю волю относительно еретиков и схизматиков. Иконоборческих клириков он запрещал когда бы то ни было принимать в сане, напоминая о том, что такому снисхождению противились все православные исповедники. Что касается разделения, возникшего из-за непокорства студитов и их сторонников, то патриарх прощал епископов, поддержавших «схизматиков»: в случае покаяния и анафематствования написанного против святителей Тарасия и Никифора, эти архиереи могли быть приняты в своем прежнем сане, однако без права управлять кафедрой. Самим же студитам патриарх запрещал возвращать сан даже в случае их покаяния и подчинения его требованиям: «устроившие раскол» клирики должны были приниматься только в качестве простых монахов.