Читать книгу "Записки советской переводчицы. Три года в Берлинском торгпредстве. 1928-1930 - Тамара Солоневич"

Мне снова пришлось медленно и отчетливо разъяснить работнице, что у нее спрашивают.

— Какое одинокая. Муж у меня и трое детей в деревне остались. Муж больной, вот и работать пришлось мне. Нельзя ли их попросить, чтобы они похлопотали — нехай мне прибавят.

Я ответила, что, к сожалению, их хлопоты не помогут.

Француженки были возмущены.

— Сорок рублей при целой семье, это чрезвычайно мало.

Кругом на стенах были развешаны нормы выработки. Я сейчас их точно не помню, но знаю, что надо было, вот хотя бы той работнице, перед которой мы сейчас стояли, вымыть несколько тысяч баночек, чтобы получить мало-мальски сносную зарплату. На сорок рублей в месяц она могла по тем временам и при тех ценах питаться только хлебом.

Коммунист постарался отвлечь внимание француженок машинами для наполнения тубочек зубной пастой. Но их нельзя было удивить. Они нашли все грязным, непроветренным и плохо организованным. На их удивленный вопрос, почему же нет квалифицированных работниц, которые работали бы действительно со скоростью, подогнанной к конвейеру, им объяснили, что всему мешает большая текучесть рабочего состава. Коммунист, сам не понимая, что делает ошибку, сказал, указывая на ту же работницу, с которой мы только что говорили.

— Вот эта, например, работает только шесть недель, а уже хочет уходить.

Француженки поняли. И я слышала, как одна другой сказала:

— При такой мизерной зарплате и при такой плохой вентиляции я не выдержала бы и двух дней.

* * *

Осмотр окончен и мы снова у директора в кабинете. Он распорядился принести по баночке крема и по коробочке пудры «Красная Роза». И как я уже часто замечала, большинство коммунистов, особенно выдвиженцев, понятия не имеют об европейских товарах, и для них советская продукция представляется верхом красоты и изящества.

Поэтому директор поднес парижанкам эти подарки с особенно горделивой миной.

— Покажете там у вас в Париже, как мы работаем.

Баночка с кремом была из простого бутылочного стекла, очень плохо отшлифована, наклейка на ней была безвкусная и уже в уголке отрывалась. А пудра «Лебяжий пух», была в такой безвкусной коробке, что представляла собой тоже довольно жалкое зрелище, особенно для избалованного европейского глаза.

Я помню по себе и по Юре, как мы восторгались немецкой упаковкой шоколадных конфет в 1928 году, когда впервые после революции попали за границу. Такой упаковки и таких оберток в Советском Союзе еще никогда не видали.

Я ждала, что скажут мои делегатки, получив такие «роскошные» подношения.

Но они были слишком хорошо воспитаны, чтобы показать свое пренебрежение. Только работница Коти открыла свою сумочку, вынула оттуда блестящую никелевую вещицу и, улыбаясь, поднесла ее директору.

— А вот наша работа, Коти. Тут губная помадка, пудра, а внизу румяна. Смотрите.

Она нажала пружинку, крышечка отпрыгнула и обнаружила прессованную пудру и губную помадку. Еще одна пружинка, и открылся прессованный кружочек румян.

Директор задумчиво посмотрел на подарок. Его помощник жадно выхватил его у него из рук.

— Это у вас делается? Да, вот это работа! Нам бы так-то!

* * *

А несколько дней спустя меня послали с французской делегацией осматривать диспансер для проституток.

Несмотря на то, что большевизанствующая пресса утверждала и утверждает, что в стране победившего пролетариата проституция уничтожена, — это неправда. Понятно, ввиду того, что до самого последнего времени и брак, и развод были в СССР крайне облегчены, уличная проституция не столь бросается в глаза, как в остальных странах. Но она зато существует в более скрытых формах. Кроме того, колоссальная нехватка жилищной площади сильно затрудняет явную проституцию: просто-напросто негде встречаться и трудно скрыть свою профессию, если живешь в одной комнате с кем-нибудь другим, или в одной квартире с двадцатью посторонними людьми.

Тем не менее, если бы не существовало проституции, не было бы и диспансеров для проституток. Однако они существуют. И вот в один из майских дней французская делегация отправилась один из них осматривать. К сожалению, я забыла фамилии делегатов, помню только одного из них — месье Жоли, рабочего-электрика с центральной парижской электростанции. Если ему попадутся на глаза эти строки, он сможет подтвердить истину того, что я рассказываю.

Мы подъехали к небольшому двухэтажному дому на одной из Ямских-Тверских, за Сухаревой Башней (ныне снесенной большевиками). У дверей нас встретила пожилая начальница и двое коммунистов. Нас провели прежде всего в кабинет начальницы. Ей было лет шестьдесят, и она производила приличное впечатление своими хорошими манерами.

— Делегаты хотели бы задать вам несколько опросов.

— Пожалуйста, я с удовольствием отвечу.

Делегаты стали задавать вопросы преимущественно статистического характера, интересовались также — помогает ли диспансер в том смысле, что проституция в Москве уменьшается.

Начальница старательно надела на нос очки, достала из ящика письменного стола диаграммы и доклады, которые, по-видимому, фигурировали всегда при встречах с иностранными делегациями, и стала отвечать на вопросы.

Потом произошел маленький инцидент. Француз, сидевший рядом с Жоли и все время тихонько с ним переговаривавшийся, спросил:

— А вы сами тоже были раньше проституткой?

Остальные делегаты и делегатки — кто фыркнул, кто с негодованием на него зашикал. Мое положение было очень тягостным.

— Как вы можете задавать такие вопросы, ведь вы видите, что это пожилая приличная дама?

Но француз никак не хотел угомониться.

— И еще я хотел спросить, если проституция запрещена, то куда же должен идти мужчина, если ему нужно женщину?

Тут я решила не обращать на него больше внимания и стала переводить вопросы остальных делегатов. Они старательно записывали ответы в свои блокноты. Французик же просто хотел похулиганить.

Начальница разъясняла, что проститутки могут оставаться в диспансере не больше четырех недель, так как многие женщины, не имеющие жилищной площади — ввиду страшной перенаселенности в СССР вообще не принято говорить о «квартире», или «комнате», люди имеют только, так называемую, «жилплощадь», — притворяются проститутками, чтобы хоть на время иметь место для спанья и пищу. Поэтому каждые четыре недели состав диспансера сменяется.

— А не замечали ли вы, чтобы одни и те же женщины попадали снова в диспансер? — задала ехидный вопрос одна из делегаток.

Но начальница и глазом не моргнула.

— Как же, бывают такие случаи, но довольно редко.

Я потом слышала стороной, что контингент диспансера приблизительно один и тот же. Надоест проститутке ночевать в садах или на бульварах, и она идет передохнуть на несколько дней в диспансер. Ее там кормят, хоть и не густо, но все же лучше, чем она питается на воле, и спать есть где. Зато, когда ее выпускают снова на улицу, она опять принимается за свое. Так что реальной пользы от этого диспансера очень мало.