Читать книгу "Ольга - Бернхард Шлинк"

О нет, напротив, я слишком хорошо понимаю новое время. Не новое оно, а старое, просто Германия в этот раз должна еще больше возвеличиться, у нее теперь еще больше врагов, и ей нужно еще больше побед. Такой ор поднялся, что я его слышу, хоть я и глухая теперь.

Я терпела тирады Айка про кровь, и почву, и судьбу. Но не могу стерпеть то, что он сидит себе за письменным столом в бельэтаже их здания, а в подвале пытают людей. Ходит ли сам он в подвал? Я написала ему, что больше не хочу его видеть. Однако он все равно пришел, я все ему сказала, а он сидел и смотрел на меня зло и упрямо. Мне вспомнились дети в школе – как я хотела отучить их от какой-нибудь гадости, и они знали, что я права, но все-таки не переставали делать гадости. Если бы речь шла о менее важных вещах, то его ребяческое упрямство меня тронуло бы.

Я научилась жить без тебя – научусь жить и без Айка. Больно мне.

Ольга

1 апреля 1956 г.

Герберт!

Ты должен это узнать: Айк жив.

В прошлом году его отпустили из русского плена, в числе последних десяти тысяч.

Он написал мне и приехал. В письме тон у него был плаксивый, зато при нашей встрече – безапелляционный. Когда я его увидела, исхудалого, с испитым лицом, седыми волосами, меня охватила жалость, и я его обняла. Потом мы стали разговаривать, и он не мог говорить ни о чем другом – только о несправедливости, которая постигла его самого и всю Германию. Он чужой мне, даже более чужой, чем до войны. У него есть сын, а скоро родится еще один ребенок, жена беременна, я хотела бы с ней познакомиться, однако это будет мне дозволено лишь при условии, что я не стану вмешиваться в воспитание детей и прочие семейные дела. Он сказал, мол, и без меня может обойтись, обходился же целых пятнадцать лет. А говорить с ним так, как раньше, он, дескать, теперь не позволит.

Он, конечно, теперь и пальцем не шевельнет, чтобы снова со мной встретиться. Так же и я. Я живу одна и привыкла так жить. В семье, которую я обшиваю как домашняя портниха, я немножко подружилась с младшим из детей. Его зовут Фердинанд, он напоминает тебя и маленького Айка, и я рассказываю этому мальчику о твоих приключениях. Но смотрю в оба, как бы он не вообразил, что жизнь – это приключение.

Общительные люди живут сегодняшним днем, одинокие – воспоминаниями о прошлом. Я часто думаю о тебе и так живо представляю себе наше с тобой прошлое, как будто мы с тобой вместе состарились. Но было бы так прекрасно вместе с тобой вспоминать о чем-нибудь. Мы сидим на скамейке возле дома, тебе что-то вспомнилось, я слушаю и припоминаю еще какую-то деталь, потом мне что-то вспоминается, и тогда ты продолжаешь мой рассказ.

Еще я часто думаю о тебе, когда занимаюсь какими-нибудь повседневными делами. Тогда я говорю с тобой; все лучше, чем если бы я разговаривала лишь сама с собой.

Ты мой спутник, ты рано стал им и остался им навсегда. Я сержусь на тебя и спорю с тобой, но как раз потому ты и остаешься моим спутником жизни, и я рада, что ты у меня есть.

Твоя Ольга

4 июля 1971 г.

Герберт, мой дорогой, верный спутник!

Мне доводилось читать о людях, создающих безымянные произведения, так что никто не знает, кем эти творения созданы. Бывает, их создания никто никогда не увидит и не услышит. Такие люди, найдя где-нибудь в горах ямку в земле, вымытую ручьем, и выкладывают на ее дне орнамент из цветных камешков. Или в скалах, где дуют ветры, они находят щель и втыкают туда стеклянную трубочку, а то и две или три, и при ветре в них возникает музыкальный тон или созвучие. Во время отлива эти художники рисуют на песке картины, которые спустя несколько часов стирает прилив. Или не стирает, а уносит с собой? Вот уже несколько недель, как взорвали водонапорную башню, которую было видно с моего балкона. Высокая, выше многих домов, стройная, с широким резервуаром наверху, она была сложена из кирпича, а над резервуаром у нее была полукруглая шиферная крыша, и на ней – совсем маленькая башенка, тоже с полукруглой шиферной крышей. Красивая была башня. Но никому уже не нужная.

О запланированном сносе башни я прочитала в газете и, когда начались работы по подготовке взрыва, пошла туда и поговорила с мастером-взрывником. Старой женщине не отказывают в каких-то пустяках, вот и он охотно объяснил мне, каким образом устроит падение башни. Она не рухнет плашмя, а как бы сложится, надломившись сразу в нескольких местах. Взрыв поднимет тучу пыли, но не вызовет никаких разрушений вокруг. На другой день я опять ходила к башне, и в день взрыва тоже. Мастер-взрывник и рабочие меня уже знали, мой интерес был им приятен, так что они ничего не заподозрили, когда я подошла к уже открытым ящикам с динамитными шашками.

Теперь у меня есть три динамитные шашки, а вместо бикфордова шнура я возьму шерстяную нитку и намочу ее бензином. У меня есть все, что нужно.

Я взорву Бисмарка. С него все началось. Ты считаешь, что он сделал хорошее дело, – нет, это неправда. Может быть, люди задумаются об этом, когда он будет взорван. Но может быть, никто и не заметит жалкую кучку обломков и мусора, которая от него останется. Как не замечает никто орнамента на дне ручья или рисунка на прибрежном песке. Этим произведениям не нужны зрители – все равно они прекрасны и правдивы. Так же и поступки. С кем я могу поделиться своим замыслом? Только с тобой. Фердинанд хороший мальчик, я его полюбила, но он немного скучный. Они все теперь такие. У них есть готовые моральные суждения о прошлом и о настоящем, и, хотя их жизнь ограждена от опасностей и иметь нравственные принципы ничего им не стоит, они считают себя мужественными и этим кичатся. Мне бы хотелось, чтобы Фердинанд лучше распорядился своей жизнью, чем ты – своей и Айк – своей. Да только и его поколению тоже подай что-то не в меру великое.

А ты ведь и думать не думал, что я способна воровать динамит и взрывать памятники? По-твоему, я иду на безумную авантюру? Ты рад, что я затеяла безумное дело и теперь ты не один такой? Я пока не знаю, когда все совершу. Но с тех пор как я решилась это совершить, у меня все хорошо.

И я близка тебе.

Твоя Ольга

Я дочитал последнее письмо и увидел ее, как наяву: даже в глубокой старости она держалась прямо, когда медленно проходила улицу за улицей под темным небом, в свете уличных фонарей, она несла сумку, в которой лежал динамит, зажигательный шнур и спички, затем, остановившись перед памятником, немного повозилась у его подножия. Я ощущал тишину, окружавшую ее, и слышал, как она говорит сама с собой, как тихонько напевает. Я услышал взрыв.

Я гордился ею. Какое счастье, когда жизнь, которой живет человек, и безумство, которое он совершает, находятся в гармонии, как мелодия и контрапункт! Тем более когда сводит их вместе сам человек!

Мелодией всей жизни Ольги была ее любовь к Герберту и сопротивление ему – исполнение надежд и разочарование. После сопротивления безумствам Герберта – безумный жест, в конце тихой жизни громовой удар – завершающий аккорд образовал собой контрапункт к главной мелодии ее жизни.