Читать книгу "Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер"

В полночь Гитлер объявил об образовании военного кабинета, который будет называться министерским советом по обороне рейха. Его возглавит Геринг, членами кабинета стали Фрик, Функ, Ламмерс и генерал Кейтель.

Сегодня ночью время бежит быстро.

Все против войны. Люди говорят об этом открыто. Как может страна вступать в большую войну, если большинство населения решительно выступает против нее? Люди обсуждают также и то, что их держат в неведении. Один немец сказал мне прошлой ночью: «Мы ничего не знаем. Почему они не говорят нам, что происходит?» Думаю, оптимизм в официальных кругах сегодня улетучивается. Гасс считает, что Гитлер держит в запасе еще одну важную карту договоренность со Сталиным, что тот нападет на Польшу с тыла. Я очень в этом сомневаюсь, но после русско-германского пакта все возможно. Некоторые думают, что «Великий человек» пытается сейчас отвести удар, но как?

Позднее. В девятнадцать сорок пять вышел в эфир. Сказал: «Сегодня вечером ситуация критическая. Гитлер еще не дал ответа на британскую ноту, полученную прошлой ночью… Возможно, ответ не нужен… Новый совет по обороне заседал весь день. Вильгельмштрассе охвачена бурной деятельностью… Контактов между правительствами Великобритании и Германии не было. Вместо этого — между Германией и Россией. Берлин ожидает, что Советы ратифицируют русско-германский пакт сегодня вечером… Британский посол не приезжал на Вильгельмштрассе. Он имел беседу со своим французским коллегой М. Кулондром. Затем встретился с польским послом М. Липским. Все чемоданы в этих трех посольствах упакованы…»

Позднее (три часа утра). Вечером распространили типичный гитлеровский обман. В двадцать один час радио прекратило обычную программу и передало условия германских «предложений» Польше. Меня ошеломила их умеренность, я стал немедленно переводить их для наших американских слушателей и, так как мы были в эфире, упустил подвох. Он состоял в том, что Гитлер потребовал, чтобы Польша прислала в Берлин полномочного представителя для обсуждения этих условий прошлой ночью, хотя они были вручены Гендерсону предыдущей ночью.[17] В официальном заявлении Германии (очень лаконичном) содержалась жалоба на то, что поляки даже не приехали в Берлин, чтобы обговорить их. Понятно, что у них не было времени. И зачем это Гитлеру устанавливать жесткие сроки суверенному государству? Выдвинутые «предложения» — явно серьезно не воспринимаемые — читались почти как мягкое увещевание. Они содержали шестнадцать пунктов, из коих существенными были четыре: 1) возвратить Данциг Германии; 2) провести референдум о том, кому будет принадлежать Данцигский коридор;

3) осуществить обмен национальными меньшинствами;

4) Гдыня останется польской, даже если результаты голосования окажутся в пользу возвращения коридора Германии.

Сегодня ночью все великие армии, военно-морские и военно-воздушные силы приведены в боевую готовность. Каждая страна отгораживается от другой. Сегодня мы не смогли пробиться ни в Париж, ни в Лондон и, конечно, в Варшаву, хотя Тэсс в Женеву я дозвонился. И все же никаких решительных акций сегодня ночью не ожидается. Берлин вечером выглядит вполне обычно. Не было эвакуации женщин и детей, даже окна не закладывали мешками с песком. Получается, что нам придется прождать еще одну ночь, прежде чем мы все узнаем. Поэтому — ложусь спать, почти на рассвете.

Берлин, 1 сентября

В шесть утра позвонила — господи, помилуй! — Зигрид Шульц. Она сказала: «Это произошло». Я был очень сонный, — но меня просто парализовало. Я пробормотал: «Спасибо, Зигрид» — и вскочил с кровати.

Война началась!

Берлин, 1 сентября 1939 года

Это «контрнаступление»! Сегодня утром на рассвете Гитлер напал на Польшу. Это вопиющий, ничем не оправданный, не спровоцированный акт агрессии. Но Гитлер и верховное командование называют его «контрнаступлением». Серое утро с нависшими облаками. Когда я ехал в Дом радио на первую в этот день передачу, начинающуюся в восемь пятнадцать утра, на лицах прохожих читалось безразличие. Напротив отеля «Адлон» утренняя смена рабочих трудилась на строительстве нового здания «ИГ Фарбен» так, словно ничего не произошло. Никто не покупал экстренные выпуски газет, заголовки которых выкрикивали мальчишки-газетчики. По оси с востока на запад люфтваффе устанавливают пять больших зенитных орудий, чтобы обеспечить защиту Гитлеру, когда в десять утра он выступит с обращением к рейхстагу. Мы с Джорданом должны были оставаться на связи и передавать речь Гитлера в Америку. Когда я слушал речь Гитлера, мне казалось, что в его голосе проскальзывает какая-то странная напряженность, будто он озадачен тем затруднительным положением, в которое сам себя поставил, и ощущает безрассудство своего шага. Так или иначе, говорил он неубедительно, и оваций в рейхстаге было гораздо меньше, чем по другим, менее значительным поводам. Должно быть, у Джордана сложилось такое же мнение. Пока мы ждали перевода речи для Америки, он шепнул: «Похоже на лебединую песню». Действительно. Гитлер был явно растерян, когда сообщал рейхстагу, что Италия не станет вступать в войну, потому что «в этой борьбе мы не собираемся просить помощи со стороны. Мы справимся с этой задачей сами». А ведь параграф 3 военного договора держав Оси предусматривает немедленную и автоматическую поддержку Италии «всеми ее военными средствами на суше, в море и в воздухе». Как насчет этого? Прозвучала безнадежность и в его словах относительно вчерашней речи Молотова в связи с ратификацией Россией германо-советского договора: «Я могу только подписаться под каждым словом в речи комиссара иностранных дел Молотова».

Вероятно, завтра выступят Франция и Британия, и вот она, Вторая мировая война. Сегодня вечером британцы и французы направили Гитлеру ультиматум с требованием вывести войска из Польши, в противном случае их послы запросят свои паспорта. По-видимому, они их получат.

Позднее (два тридцать утра). Кончается наша первая ночь со светомаскировкой. Город полностью затемнен. Привыкаешь к этому быстро. Продвигаешься по улицам на ощупь в кромешной тьме, и довольно скоро глаза к ней приспосабливаются. Начинаешь различать побеленный бордюрный камень. Первая в нашей жизни воздушная тревога была в семь вечера. Я был на радио и писал текст для моей передачи в восемь пятнадцать. Свет погас, все немецкие служащие схватили свои противогазы и, ничуть не испугавшись, устремились в убежище. Мне противогаз никто не предложил, но дежурные настояли, чтобы я отправился в подвал. В темноте и неразберихе я выскочил и спустился в студию, где нашел крохотное помещение, в котором горела свеча. Там и нацарапал свои заметки. Никаких самолетов не было. Но завтра, после вступления в войну Британии и Франции, все может измениться. Во всяком случае, я тогда окажусь в весьма затруднительном положении, так как надеюсь, что они разбомбят этот город ко всем чертям, а что будет со мной? Мерзкий вой сирен, беготня в подвал с противогазом (если он у вас есть), кромешная темнота ночью — насколько хватит человеческих нервов?