Читать книгу ""Эксодус". Одиссея командира - Йорам Канюк"

Дети рассказали Йоси, что старшие по возрасту не велели им креститься слишком часто, чтобы не вызвать подозрений, и что одна девочка приняла монахинь в белых одеяниях за Смерть и закричала: «Папа! Где ты, папа? Забери меня отсюда, а то эта Смерть меня убьет».

В этих рассказах о пережитых кошмарах таился, конечно, и определенный подвох. Это было нечто вроде экзамена, провокации. Дети словно хотели проверить, выдержит ли Йоси, как выдержали всё это они, или, может быть, сломается и даже захочет их ударить, и все время пристально за ним наблюдали. Однако при этом они отнюдь не упивались своими страданиями и не кокетничали. Они всего лишь излагали факты. Им просто хотелось, чтобы их снова кто-нибудь полюбил и пожалел, хотелось раз в жизни сказать вслух то, о чем говорить, казалось бы, невозможно. Потом они на многие годы замолчат. Их дети этих рассказов уже не услышат.

Свой первый документальный фильм Хаим Гури назвал «Восемьдесят первый удар». Это название навеяно показаниями Мики Гольдмана на суде над Эйхманом. Гольдман рассказал, что получил восемьдесят палочных ударов, но ему никто не поверил. «Не может быть, — сказали ему, — чтобы человек остался жив после стольких ударов». В результате ему пришлось рассказать об этом еще раз. Именно это ужасающее неверие Гури и назвал «восемьдесят первым ударом».

Рассказывая свои истории, дети словно сдергивали перед Йоси покрывала с полотен со сценами ада, и им очень хотелось, чтобы он поверил. Экзамен же, который они ему устроили, был своеобразной формой «ухаживания», попыткой завоевать его сердце. Они нуждались в его любви. Но одновременно с этим им представлялось очень важным, чтобы Йоси был достоин того высокого доверия, которое они ему оказали, чтобы понял, каково это — спрятать последний кусок хлеба, понял, каково это, когда ты стоишь в церкви, кишащей эсэсовцами, и истово молишься чужому для тебя Богу.

После того как Йоси побывал в этом «сиротском приюте», в его душе снова ожила та детская боль, которая, как заноза, сидела у него в сердце всю жизнь.

Любой ребенок хочет, чтобы его поцеловала мама и чтобы папа объяснил ему, что делать и как жить. Однако дети, с которыми встретился Йоси, были этого лишены. Правда, им попадались добрые монахини, партизаны и совестливые крестьяне, которые рисковали жизнью, чтобы их спасти, но они знавали людей и совсем другого рода.

Часть из них таили обиду на родителей, потому что им казалось, будто те их бросили. Некоторые думали, будто родители бросили их потому, что они оказались недостойны любви, и испытывали из-за этого чувство вины. Были даже такие, кто из-за мнимого «предательства» родителей, погибших в концлагере, с горя покончили с собой.

Йоси не составляло никакого труда их понять, и ему не пришлось слишком долго разыгрывать из себя этакого мифического — молчаливого и сурового — израильтянина. Но хотя дети это заметили и оценили, раскрылись они перед ним далеко не сразу.

Первой религией, с которой некоторым из них пришлось столкнуться, было христианство, и это на них повлияло. Один из мальчиков, например, заявил, что сердится на Бога, которому молился его дедушка, потому что этот Бог бросил их в беде, и любит Иисуса Христа, потому что тот спас ему жизнь. А одна девочка сказала, что ей нравятся христианские молитвы, в которых ругают евреев, но при этом призналась, что из-за этого она, сама не зная почему, на себя сердится.

Еще одна девочка рассказала, что с одиннадцати лет разыскивает своих родственников, а также женщину, которая когда-то работала у ее отца. У этой женщины она одно время пряталась от немцев. В конце концов та перекрасила ее в блондинку и отправила в детский дом, но она оттуда сбежала, стала жить в сырых подвалах и заболела. Тогда она пошла в больницу и сказала работавшей там монахине, что она христианка. Девочка не знала, приняла ли монахиня ее слова за чистую монету или же сразу все поняла, но промолчала, однако в любом случае та над ней сжалилась и отвела в монастырь. В монастыре были и другие евреи, и они сразу догадались, что она еврейка. Когда война закончилась, в монастырь пришла высокая элегантная женщина, сказала, что до войны девочку звали Ривка и что она хочет забрать ее с собой в Лодзь. Однако, сколько она ни пыталась убедить девочку, что ее зовут Ривка, та ей не верила. Чтобы избавиться от незнакомки, монахини сказали, что девочке надо идти на репетицию хора, но женщина упрямо стояла на своем. В конце концов она дала монахиням денег и все-таки забрала девочку с собой. Девочка плакала, клялась монахиням, что вернется, но так и не вернулась и в конце концов оказалась в этом лагере возле Марселя. Позднее, уже плывя на «Эксодусе», она написала монахиням письмо, положила его в бутылку и бросила в море, а через несколько лет, когда она уже служила в ЦАХАЛе, ей пришел ответ. Оказалось, письмо дошло. Кто была та женщина, которая забрала ее из монастыря, она так никогда и не узнала.

Йоси ходил по лавкам мелких торговцев и покупал детям сладости, а те взамен показывали ему свои немногочисленные вещи, и среди них Йоси видел в том числе кресты и четки. Впоследствии они привезут их в Палестину. «Мы не знали, хорошо это или плохо, — скажет один из них позднее. — Знали только одно: мы не такие, как все. Нас бросили родители и от нас отвернулся Бог». Скорее всего, эти христианские принадлежности были для них чем-то вроде талисманов. Наподобие «Маленькой фуги» Баха, с которой не расставался мужчина, плывший на «Кнессет-Исраэль».

Они задавали Йоси много вопросов. Например, кто-то из детей спросил его, что такое свобода. «Как она выглядит? — допытывался он. — Что с ней делают?» Но особенно им хотелось знать, разлучат ли их в Палестине или оставят вместе. Они чувствовали себя членами одной семьи и не хотели расставаться.

Они вспоминали, как после войны за ними начали приходить самые разные люди, например те, у которых они когда-то прятались, или евреи, потерявшие детей в лагерях. Они ездили по монастырям и забирали оттуда чужих детей как своих собственных. Тогда таких было много. Однако дети с подозрением относились к чужакам, которых они не знали, и не хотели с ними идти.

Их тянуло говорить. Позже чувство вины из-за того, что они выжили, перевесит и заставит их замолчать навсегда, но тогда, в 1946 и 1947 годах, потребность говорить у них еще не исчезла. Им очень хотелось, впервые за долгие годы, рассказать хотя бы немногое из того, что они пережили.

Большинство из этих детей не помнили, как выглядит изнутри жилой дом, как выглядит кровать в спальне; позабыли, что такое тепло и любовь и что значит жить в настоящем городе. Они знали этот мир как пассажиры, плывущие на катере со стеклянным дном по морю нечистот. В послевоенной Европе, чтобы выжить, им приходилось торговать кольцами, яйцами, презервативами и вырванными у покойников золотыми зубами, и они держались друг за друга мертвой хваткой.

В сердце каждого из них жила тайная потребность в мести, а мораль потеряла для них всякое значение, потому что выживать означало игнорировать законы, — но теперь им хотелось знать, существует ли нечто, ради чего надо перестать воевать со всем миром, хоть что-нибудь, во имя чего стоит не только выживать, но и просто жить. Йоси — этот молчаливый, деликатный, но в то же время сильный человек, в лице которого они нашли очень внимательного слушателя, — давал им ответ на этот вопрос самой своей личностью и поведением. Они сказали ему, что объяснить ими пережитое тому, кто там не был, невозможно и что их никто никогда не поймет, не захочет понять, не поверит. Йоси на это ответил, что, может быть, он действительно их до конца и не понимает, но при этом очень хочет и готов их понять.