Читать книгу "Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - Леонид Аринштейн"

Он не сразу мне ответил, лишь пройдя с десяток шагов, сказал:

– Трудно мне, в нескольких словах, ответить о своем личном мнении. Во всяком случае – я не «расчленитель». Не скрою от тебя, что в нашем правительстве идет не высказываемая громко борьба, но все делают вид, что Украйна, волей судьбы, стала отдельным государственным образованием – «Украинская Держава», но это одна видимость. Большинство членов правительства в сердцах смотрят, что мы переживаем временную эпоху, что Украйна, на каких-то условиях, вольется в Россию, но сейчас кривят душой, делая вид сторонников самостийной политики в угоду меньшинству членов правительства, действительно искренних сторонников Украйны как отдельного государства. При таком положении я стараюсь найти средний выход, для примирения, но, понятно, теперь, да еще при немцах, это не легко. Само время укажет выход.

Помолчав, он продолжал:

– Сюда в Киев стеклись и стекаются немало убегающих от большевиков русских людей, никого мы не преследуем и даем приют. Среди прибывших немало знакомых и друзей. Многие, осуждая меня, просто не приходят ко мне, но многие приходят и как будто понимают мое положение, другие – чтобы получить помощь или выхлопотать себе тепленькое местечко, третьи – наружно льстиво, а в душе у них сидит мысль: как ты, русский генерал, обласканный Государем, коему присягал, а теперь для удовлетворения своего тщеславия идешь на расчленение России! Разве неверно говорю? Да ты, вероятно, это и слышал. Но хотелось спросить моих хулителей: а что же случилось, не по моей вине, в создавшейся трагедии для России, что ухудшило ее положение от моего согласия принять по избранию Гетманскую Булаву? Некоторые, не стесняясь, мне пишут – «продался немцам!» Приняв гетманство, дал многим укрыться, отдал распоряжение не чинить препятствий переходящим к нам, а сделали бы это петлюровцы? Думаю, что нет. Хулители приехали – едят, пьют, спекулируют, устраивают свои дела, под охраной того же немецкого сапога, за который мечут на меня громы и молнии… А своим пребыванием здесь – не продались ли тоже немцам? Я не согласен с руководством Добровольческой Армии, в тяжелое время для России, когда все мы должны объединиться, а они заняли отрицательную позицию не только против немцев, что еще можно понять, хотя противодействовать не можем, но и против меня. Но я уважаю их за жертвенность, которая горит у них в борьбе за Россию. Они ведут тяжелую борьбу, как совесть им велит, но почему же здешние хулители, обливая меня грязью, предпочитают оставаться тут, а не едут на борьбу туда?

Видимо, много тяжелого накипело на душе Скоропадского, что он с таким жаром высказал мне.

Из дома показался офицер-адъютант, который доложил на украинском языке, что приехавшее лицо просит гетмана переговорить с ним по экстренному делу.

– Зараз иду, – сказал гетман, и обратившись ко мне, сказал: «Скоро обед, если у тебя нет других намерений, оставайся обедать, адъютант проводит тебя, если нужно оправиться, а я пойду принять приезжего».

Оставшись с адъютантом, последний уже по-русски сказал, что у гетмана нет отказа для приема в любое время.

Подходя к дому, я не увидел часового и спросил, что это значит? На это адъютант дал следующее разъяснение:

– Гетман очень щепетилен и тяготится присутствием в его охране немцев; по его усиленной просьбе немецкое командование сняло ранее поставленных парных часовых у главного входа с улицы, оставив лишь охрану со стороны сада; чтобы не раздражать гетмана, мы уговорились с караулом при прогулках его по саду шагающий здесь часовой отводился; сегодня, когда Вы с гетманом спустились в сад, дежурный адъютант не успел кого следует предупредить.

В столовой до прихода гетмана Дашкевич познакомил меня с присутствующими, коих было около 15 человек, несколько штатских, а больше военных. Некоторых я знал. Военные, как и Дашкевич, были во френчах, без погон. Все с вожделением смотрели на мои погоны. Формы для украинской армии еще не было изобретено, но при военном министерстве была собрана комиссия для ее установления.

Войдя, Скоропадский предложил садиться, сам сел на узкий край стола и предложил мне сесть по его правую сторону. Общий разговор шел по-русски, видимо, большинству это было легче, касался приезжих лиц – с какими мытарствами они добрались. Кто-то из адъютантов рассказывал, что ехавший генерал Аболешев, в чемодане коего большевистские пограничники обнаружили свитские погоны, был отведен в сторону и расстрелян. Затем разговор перекинулся о театрах и городских развлечениях.

Обед был скромный: незатейливая закуска с водкой и три блюда, красное и белое вино. Трапеза быстро кончилась и, как встали, я простился с гетманом. Дашкевич предложил мне, не хочу ли я проехать в театр? Но я, сославшись на усталость, поблагодарил и собирался уехать, как вспомнил, что за нашу длинную беседу забыл спросить Скоропадского – когда он сможет принять нашу миссию? Просил Дашкевича выяснить это и результат сообщить мне по телефону на вокзал.

Вернувшись к себе в вагон, я рад был, что никого из миссии еще не было и я мог спокойно набросать сегодняшний разговор с гетманом для составления донесения Краснову. Окончивши свою работу, я услышал, что наши господа, кроме консула Карасева, видимо, загулявшего, собрались, и я их пригласил в наш салон, для выслушания моего краткого рассказа о приеме у Скоропадского. Краткого, так как многое, что он мне поведал, было сделано по нашей старой дружбе. Конечно, меня забросали вопросами, отвечая на кои, я сообщил, что назначение нашего приема будет мне сообщено завтра.

* * *

Наутро проводник вагона прекрасно организовал нам утренний кофе, и нам не надо было идти на вокзал, откуда мне принесли телефонограмму с извещением, что прием миссии у гетмана назначен на следующий день в 11 часов.

Пользуясь свободным днем, я решил прогуляться по городу и навестить кое-кого из знакомых.

Предложил желающих довезти до центра города, с которыми и доехал до главной улицы Крещатик, где отпустил шофера.

Движение, несмотря на ранний сравнительно час – 10 часов с небольшим, – было оживленное, все тротуары заполнены толпами, прекрасные кафе, магазины с большими витринами полны всякой всячиной. Видимо, город ожил после передряг и смены властей. Вывески на магазинах написаны частью по-русски, частью по-украински, больше по-русски. Встречались и знакомые, которые, увидя меня, бросались с вопросом: и вы здесь, да еще в старой форме с погонами? Приходилось увертываться под всякими предлогами, так как объяснять всем – зачем и почему я здесь – было скучно, а слушать бесконечные рассказы, как кто и с какими приключениями пробрался сюда – не было желания.

Подходил адмиральский час, и я решил идти завтракать. В Киеве я знал лишь два ресторана – один в отеле Континенталь, а другой в так называемом Купеческом саду. Мне больше хотелось быть на воздухе, погода стояла чудная, и я отправился в последний. Купеческий сад помещался, как и дворец, на крутом берегу Днепра с видом на реку и Заднепровье. Чуть ниже на утесе виднелся Крест-Памятник крещения Руси.

В ресторане в саду уже сидело немало завтракавших. Поднявшись на террасу, я подыскивал себе столик, как вдруг мне бросилась в глаза знакомая фигура в штатском. Я всмотрелся – и вижу смеющееся лицо, обращенное на меня, оказался генерал Александр Николаевич князь Долгоруков, мой предшественник по командованию 1-м Кавалерийским корпусом, неудачу коего, исполняя приказание генерала Корнилова о движении на Петербург в помощь генералу Крымову, я описал в своем месте этих записок.