Читать книгу "Улица Красных Зорь - Фридрих Горенштейн"

На следующий день в это же время он, однако, был возле хореографического училища, прогуливался взад-вперед от знакомого уже скверика и обратно. Было по-прежнему солнечно, но стало прохладней и окна оказались закрыты, музыки было не слышно. Лишь приглядевшись, можно было различить в классах обнаженные руки, обнаженные плечи, двигающиеся в заданном ритме.

Когда репетиция кончилась, Каролина опять вышла с курчавым. Сегодня по случаю прохладной погоды она была одета потеплей, спортивно-фольклорно. На ней был серый, домашней крупной вязки пуловер, из-под которого видна была полотняная вышитая рубаха, серая широкая юбка, желтые по щиколотку сапожки. Поверх пуловера – коротенькая, на меховой подкладочке, безрукавка, через плечо – зелено-коричневая ковровая сумка. Курчавый же был одет, как и вчера, в ширпотребовский пиджак, похожий, кстати, на Сережин.

Не дожидаясь на этот раз атлета, Каролина и курчавый вдвоем пошли вниз по крутой улице. Ноги сами понесли Сережу следом. Повторялось вчерашнее. Опять была шумная площадь перед Большим театром, опять Сережа отстал, опять приходилось бежать на красный свет, опять идти вверх по улице Горького до магазина минеральных вод. Но на этот раз Каролина с курчавым сюда не зашли, миновали и Елисеевский, пересекли Пушкинскую площадь и здесь вдруг деловито даже, как показалось Сереже, холодно расстались. Да и говорили на этот раз мало и почти не смеялись. Курчавый перед расставанием лишь чмокнул Каролину в щеку и ушел в метро, оставив ее одну. Она глянула на свои ручные часики, вошла в будку телефона, и тотчас же Сережей овладела такая робость, что захотелось пройти мимо, потерять Каролину из виду, успокоить дыхание, утишить сердце… Но он продолжал униженно стоять, обливаясь по́том, несмотря на прохладную погоду. Он видел, как Каролина говорит по телефону, поворачиваясь то в профиль, то спиной, и уже решил в этот момент, когда она повернется спиной, пройти мимо, незамеченным. Но все стоял, а когда она выходила из телефонной будки, придерживая дверь и пропуская в нее какого-то пожилого мужчину, он в отчаянье приблизился под тревожный, барабанный бой сердца и сказал: «Здравствуйте, Каролина!»

Взгляд Каролины стал настороженным, удивленным.

– Вы меня не помните? – торопливо и как бы сам собой произнес Сережин голос. – У Алеши Кашеварова-Руднева… Вы с его сестрой приходили, с Сильвой…

– Серьожа! – воскликнула Каролина. – Это вы, Вертер, да!.. Здравствуйте, Серьожа, что вы здесь поделываете?

– Я случайно проходил… Гулял – и вот заметил вас.

– У вас есть время гулять? Я вам завидываю. Правильно? Завидываю?

– Завидую, – улыбнулся Сережа.

– Да, завидую, – Каролина засмеялась.

Засмеялся и Сережа. Теперь уж у него было право смеяться вместе с Каролиной, как вчера смеялись атлет и курчавый. Место было людное, прохожие вокруг шли густо, и Сережа уже прикрывал, уже огораживал Каролину от постороннего напора, как это делали вчера атлет и курчавый, уже ощутил он счастливую свою близость к ней, недоступную иным, как недоступна она была и ему минуту-другую назад. Он вдруг почувствовал, что счастье, которое он вынашивал и вымаливал все эти дни, а может быть, вынашивал и вымаливал давно, с раннего молочного младенчества, с первого глотка воздуха, – счастье, молчаливое, как икона, когда-то висевшая в углу няньки Дуни, – это счастье откликнулось вдруг, обрело голос и пошло рядом с Сережей.

– Пойдем или поедем? – спросил Сережа.

– Пойдем, – сказала Каролина, – я мало бываю на воздухе… Погода превосходная. Превосходная, правильно? Трудное русское слово…

Она засмеялась. Смеялась она ослепительно.

– Немного ветрено, – сказал Сережа, чтоб только не умолкать, чтоб говорить и говорить с Каролиной.

– Ветрено? Но это на мне теплое. Это, без рукавов… Это правда баран.

– Какой баран? – засмеялся Сережа.

– А, это смешно… Это по-русски смешно. Правда баран – так по-чешски называется натуральный мех.

– Натуральная цигейка?

– Да, да… У нас в магазинах на шапках или шубах везде написано: правда баран.

Они говорили и смеялись без умолку, пока шли кружным путем: сначала – вниз, к площади Восстания, по грохочущей широкой улице, а затем – тихими арбатскими переулками.

– Здесь мы познакомились, – сказала Каролина, останавливаясь и указывая на старый серого цвета пятиэтажный дом, видневшийся вдали на противоположной стороне улицы, – дом, где была квартира Кашеваровых-Рудневых.

Она указала пальчиком в глубину улицы, и Сережа вдруг смело наклонился и поцеловал этот указательный бело-розовый, как конфетка, пальчик. Каролина посмотрела на Сережу притворно строго, но глаза ее лучились, глаза играли, ласкали и миловали.

– Ты часто влюблялся, Серьожа? – спросила она.

– Нет, один раз, в детстве.

– О, детская, чистая любовь к девочке!.. Клятва верности, да? И чем это заканчивалось?

– Ничем. Я выпил бутылку чернил.

– Чернила? Почему ты напился чернилом? Обычно напиваются ядом. Напиваются – правильно я говорю?

– Если б я выпил яд, то не встретил бы тебя. Это Бог помог.

– Бог? Ты верующий?

– Нет, но теперь, может, поверю.

Все произошло неправдоподобно быстро, все оправдало самое несбыточное.

«Вот почему говорят о любимой женщине: неземная, – с радостным трепетом думал Сережа. – Когда спокойное сиянье твоих таинственных лучей… Лишь теперь становятся по-настоящему понятны эти пушкинские строки… Что вы, восторги сладострастья, пред тайной прелестью отрад прямой любви, прямого счастья… Да, прямая, но неземная любовь…»

Уже в ресторане, за столиком, он заметил в Каролине и незначительные штрихи земного – три маленьких красноватых прыщика на белой шейке, недалеко от розового ушка с поблескивающим камушком. Все остальное, однако, осталось неземным. За спиной у Каролины было зеркало, точнее, зеркальная стена, и Сережа мельком все поглядывал в эту стену, где Каролина видна была сзади: хрупкие женственные плечи, прямая женственная спина. «Я люблю ее всю, – блаженно думал Сережа, – а вместе с ней всю Вселенную от края и до края… Как хорошо жить, как хорошо!»

В ресторане «Прага» Каролину знали. Видимо, она здесь часто бывала. Официант поздоровался с ней, как со знакомой, указал удобный отдельный столик и быстро принес заказанное Каролиной «рожничи» – жареное свиное мясо, посыпанное мелко нарезанным сырым луком, – и бутылку легкого чешского вина.

– Ты, Серьожа, можешь взять себе чешские кнедлики из творога. Очень вкуснятина. Мне, жаль, нельзя из-за фигуры, но у нас есть тапёр, играет на репетиции, так он всегда берет две порции.

«Это тот курчавый», – подумал Сережа, и ревность заныла в его нутре, мгновенно набрав чрезвычайную силу.

– Что же он играет? – спросил Сережа, чтоб нейтральным вопросом остановить растущую тоску ревности.