Читать книгу "Алмаз, погубивший Наполеона - Джулия Баумголд"

Крестьяне в буколических сценах Буше или в фантазиях, изображенных на севрском фарфоре, радовали взор. На гобеленах, в широких платьях с передниками, наполненными зерном, они были куда привлекательнее, чем когда тыкали пальцами в свои раскрытые рты и стучали костяшками пальцев в золоченые дверцы карет. В те времена, когда фарфоровые пастушки с нотными листами в руках пасли фарфоровых овечек среди фарфоровых цветов, крестьяне не могли обрабатывать землю, если это мешало нашим молодым забавам и грубо нарушало тонкий аромат полевых цветов. Наши крепостные тогда продавались вместе с землей и принуждены были молоть муку и давить виноград в наших замках, покупать соль четыре раза в год и бесплатно гнуть спину на дорожных работах. Двор едва ли знал, что в дальних странах идут войны. В сравнении с границами двора все страны были дальними.

Иногда бывает необходимо подняться по извилистой тропинке на скалу, где ветер мелкими камушками сечет кожу, чтобы увидеть двор таким, каков он есть. Впрочем, кое-кто видел это уже и тогда.

* * *

Одни говорят, что Людовик Пятнадцатый был король неплохой, но слишком слабый, а погубили его страх и гордыня. Другие утверждают, что он был ленив, жесток и слишком много охотился. Возможно, робость заставляла его бежать в леса, чтобы там накричаться до предсмертного хрипа. Возможно, старые рассказы о лани и птичках — ложь. Слишком много всякой лжи писалось во время революции ради ее оправдания.

Людовик Пятнадцатый начал свое долгое правление королем любимым, а закончил ненавистным, за пятьдесят девять лет пребывания на троне потеряв империю. Когда он болел в детстве, нация плакала; двадцать лет спустя, когда он вновь заболел, ему ставили статуи, а когда он с триумфом возвращался с войны, висли на деревьях, чтобы увидеть своего прекрасного короля. Прошло время, и на те же статуи по ночам стали вывешивать насмешливые стихи.

Некий остроумец заметил, что наша система правления была деспотизмом, умеренным эпиграммами. Каждая любовница, каждое сражение, каждый министр становились предметом песенок и стишков, в которых содержится самая правдивая история нашего королевства. Остроты возникали мгновенно при каждом скандале и поражении, и Франция шла ко дну, презрительно смеясь.

При Людовике Пятнадцатом наши прежние союзы переменились на противоположные, мы вдруг сдружились с Австрией. Франция проиграла Семилетнюю войну, и под конец его правления наше королевство стало играть в мире роль меньшую, чем Англия или Австрия. Полмиллиона моих соотечественников умерло, министры приходили и уходили. Людовик Пятнадцатый улыбался им, а потом они получали записочки, мол, отправляйтесь восвояси в свой замок, мы не нуждаемся в ваших услугах, и никогда больше не показывайтесь и не пытайтесь отвечать на это письмо. По имени его министра Силуэта, который продержался целый год, назван ставший модным тогда способ рисования.

* * *

Людовик Пятнадцатый, дед трех королей, не вставил в оправы бриллианты своего прадеда. «Регент» и «Великий Санси» остались камнями-солитерами, которые надевались от случая к случаю ради великих событий. Всякий раз, когда король надевал «Регент» в начале какого-либо предприятия, оно ничем не кончалось. Его правление ни к чему не привело, и его брак тоже не удался.

Людовику Пятнадцатому было пятнадцать лет, когда он женился на Марии Лещинской, двадцатиоднолетней дочери свергнутого польского короля. Он надел шляпу с белыми перьями, поля которой были заколоты «Регентом». Каждый дюйм его костюма был покрыт золотым шитьем; каждая пуговица была бриллиантом. Поверх костюма была накинута королевская мантия из золотой crépines.[60]

Платье королевы Марии Лещинской из фиолетового бархата было оторочено горностаем и вышито золотыми лилиями, спереди усыпано бриллиантами и другими драгоценными камнями. В тот вечер ветер дул с такой силой, что погасли лампы, и иллюминация не получилась.

Он стал отцом в семнадцать лет. У королевы были широкие бедра, подходящие для вынашивания детей и игры на виолончели, каковой она немного владела. Она сидела, склонив голову, устроив виолончель между ног, и позволяла музыке уносить ее далеко от Версаля. У них было десять детей (шесть дочерей и один сын выжили) и семь лет хорошей жизни. Потом у него появились любовницы, среди них четыре сестры из одной семьи. Браки ради получения потомства, сопровождаемые изменами, были свойственны тому времени. Среди великих «зачем» того времени значилось «зачем верность?» — особенно перед лицом чувственности Бурбонов.

Во всех дворцах у короля были комнаты для свиданий. Это был все тот же регент — ночные празднества, запои, столы, исчезающие в полу, чтобы снова подняться накрытыми заново, слуги, наводящие порядок после оргий, уносящие гуляк в их чудесные постели. Каждый раз, когда королю до смерти надоедала очередная любовница, она вдруг исчезала, и он каялся перед Господом. После покаяния он уже не мог вернуть ее, однако иногда все равно возвращал.

* * *

В 1745 году король, празднуя бракосочетание дофина с дочерью короля Испании, дал костюмированный бал. Версаль светился, как горящий замок, вдоль авеню де Пари, и кареты мчались во весь карьер, обгоняя тех, кто шел пешком и одалживал шпаги у лакеев. Обычные «турки» танцевали с дородными султанами, и атласные пейзане стояли у фонтанов вина, когда в маскарад явились двенадцать огромных тисов, подстриженных в виде пьедесталов с вазонами наверху.

В платье, усеянном жемчужинами, вошла королева, которая к тому времени утратила свой прежний шарм и воодушевление. Она была без маски, но ее и в маске сразу узнали бы, потому что в волосах у нее сверкали «Великий Санси» и «Регент», готовые озарить своим блеском очередную драму. Она видела, как высокий тис, роняя листья и шелестя, прошел по залу к Диане-охотнице.

Диана стояла, обнажив одну грудь, с луком в руке, и колчан висел у нее на плече. Драгоценные камни пронзали ее белокурые локоны и окаймляли черную маску.

— Мадам д’Этуаль, — сказал кто-то на трибунах за окном.

Она уже появлялась на королевской охоте и стала его любовницей. Огромный тис с черными глазами сбрасывал ворохи листьев.

Вот охотница уронила носовой платок, высокий тис поднял его, и они вместе вышли, а двор и глазом не повел. Голова у королевы закружилась, два бриллианта нашли эту публичную сцену мучительной — но не первой подобного рода. Сцена эта означала, что Людовик Пятнадцатый признал Жанну-Антуанетту де Пуассон, жену нормандца д’Этуаля. Вскоре король даровал ей дворянство, сделав ее маркизой де Помпадур.

Маркиза де Помпадур репетировала «роль» все лето, спрятала свою новорожденную дочь и явилась ко двору. Она готовилась к этой роли с детских лет, когда ее мать называла ее Reinette, маленькой королевой, нанимала ей лучших учителей всего, чему можно научиться. Остальное она тоже узнала от матери, бывшей содержанкой. А еще в таких историях обязательно присутствует предсказатель. Мадам Лебон предсказала Жанне-Антуанетте, когда той было девять лет, что когда-нибудь она станет любовницей короля (хотя порою люди вспоминают о подобных предсказаниях, только если те сбываются). Она родилась с именем Пуассон, что означает «рыба», и по происхождению и социальному положению была ниже всех предыдущих официальных любовниц короля.