Читать книгу "На службе в сталинской разведке. Тайны русских спецлужб от бывшего шефа советской разведки в Западной Европе - Вальтер Кривицкий"

Генерал Примаков, вырванный из лап ОГПУ, не успев дать «признания», служил своей стране еще три года, а потом, 12 июня 1937 года был расстрелян вместе с маршалом Тухачевским и семью другими выс шими генералами по новым и совершенно другим причинам.

Мне самому лишь раз в жизни пришлось допрашивать политзаключенного. Это было в августе 1935 года. Я вел допрос Владимира Дедушка, осужденного в 1932 году на десять лет заключения в Соловецких лагерях. Его арестовали в связи со скандальным делом нашего шефа военной разведки в Вене, который якобы работал на германскую военную разведку. Сам Дедушок, которого я знал лично, был совершенно невиновен, но шефа, слишком важную персону, не стали арестовывать в неподходящий момент, а потому козлом отпущения стал этот самый Дедушок. Он был украинцем, вступил в ряды большевиков во время Гражданской войны и затем более десяти лет служил в разведке. В ходе своей работы на советское разведывательное управление в 1935 году я столкнулся с некоторыми аспектами венского дела, и мне оно было совсем не ясно. Я решил, что Дедушок мог бы помочь мне разобраться в нем. Я спросил Слуцкого, есть ли у меня возможность допросить Дедушка. Слуцкий сказал, что дело находится в ОГПУ, в подразделении, возглавляемом Михаилом Горбом. И я связался с Горбом.

– Вам повезло, Кривицкий, – сказал мне Горб. – Дедушок как раз сейчас должен прибыть с Соловков. Его везут в Москву для дачи показаний в связи с заговором командиров кремлевского гарнизона.

Через несколько дней Горб сам позвонил мне.

– Дедушок в лубянской тюрьме, – сказал он. – Его следователь Кедров.

Я позвонил Кедрову и договорился, что Дедушка приведут в его кабинет в одиннадцать вечера.

Мое положение не давало мне права допрашивать заключенных. Эту функцию могло выполнять только ОГПУ. Однако в исключительных случаях с заключенным можно было беседовать в присутствии сотрудника ОГПУ. В десять часов вечера того же дня я вошел в кабинет Кедрова на Лубянке под номером 994. Я объяснил ему, что мне нужно. Мне бы хотелось знать обстоятельства, связанные с обвинением Дедушка. Указав на дело, лежавшее на столе, Кедров сказал:

– Прочитайте это, там все есть.

Дело вмешало в себя несколько сотен страниц и состояло из различных анкет, письменных показаний и т. д. Были в нем и рекомендательные письма, которые Дедушок получал в разное время. Наконец я добрался и до допроса, который вел не Кедров. Он представлял собой около двадцати напечатанных на машинке вопросов и ответов более или менее официального характера. Затем обычные вопросы обрывались, и документ заканчивался длинной историей, написанной рукой самого Дедушка. Я мог предположить, что случилось. Следователь ОГПУ либо не отличался терпением, либо, как это часто происходило, очень устал. Он велел Дедушку написать все самому в присутствии охраны. Прочитав историю Дедушка, я понял, что, хотя он и написал формальное признание, он был совершенно не виновен. Закрыв папку, я сказал Кедрову:

– Да что это за дело такое? В папке почти шестьсот страниц, а реально в ней ничего нет. А затем в конце вдруг такая фраза: «Дедушок признал свою вину, и следователь рекомендует коллегии ОГПУ приговорить его к десяти годам на Соловецких островах». Затем решение коллегии с подписью Агранова «одобрено».

– Ну, я тоже его просмотрел, – сказал Кедров, – и тоже ничего не понял.

Было уже почти полночь, когда Кедров позвонил коменданту изолятора и попросил привести в его кабинет Дедушка. Через десять минут его привели в сопровождении охраны. Высокий, с заострившимися чертами лица, симпатичный, одетый в чистую белую рубашку и тщательно выбритый, он, к моему удивлению, остался таким, каким был раньше. За три года с ним произошло лишь одно бросающееся в глаза изменение – его волосы стали совершенно белыми. Он смотрел на Кедрова, который сидел за столом. Но за мгновение до этого он бросил взгляд на меня, сидевшего на диване, и побледнел от страха. Я просто сказал ему:

– Привет, Дедушок.

Он спокойно сел на стул напротив Кедрова, попросил сигарету и сказал:

– Что вы хотите от меня? Зачем вы привезли меня с Соловков?

Кедров молчал, и Дедушок повернулся ко мне:

– Это по требованию 4-го управления?

Тут заговорил Кедров:

– Нет, 4-е управление здесь ни при чем. Мы привезли вас по совершенно другому вопросу. Просто у Кривицкого есть несколько вопросов, которые он хотел бы вам задать.

Напряжение просто висело в воздухе. Дедушок не переставал переводить взгляд с Кедрова на меня и обратно. Он сидел прямо, приготовившись использовать весь свой ум против нас. По какой-то причине никто не нарушал молчание в течение минуты. Лампа под зеленым абажуром еле-еле освещала кабинет тусклым светом. Наконец я заговорил:

– Дедушок, я не знаю ваших дел и не имею права вмешиваться в них. Но, работая с делом Х*** в нашей разведке, я пришел к выводу о том, что вы могли бы мне кое-что прояснить. Если бы вы вспомнили некоторые детали дела, это могло бы быть очень полезным. Если нет, то мы попытаемся получить информацию из какого-то другого источника.

– Да, я помню, – ответил он, расслабившись на минуту. – Я постараюсь ответить на ваши вопросы.

– Как вы там, Дедушок? – спросил я его.

Его ответ был стоическим:

– Сначала было очень тяжело, но сейчас уже лучше. Там, на острове, я работаю на мельнице. Я регулярно получаю «Правду», а время от времени и кое-какие книги. Вот так и живу.

Он спросил, как идут дела у меня.

– Неплохо, – ответил я. – Мы много работаем и живем по-советски.

Больше часа мы говорили о том о сем, и, когда я наконец перешел к тому, что привело меня на Лубянку, Кедров сказал:

– Вы знаете, я очень устал. Я понимаю, что вы еще долго здесь будете. Можно так устроить, чтобы я немного поспал?

Строгие правила требовали, чтобы Кедров присутствовал при разговоре. Только он имел полномочия вызывать к себе заключенного и отправлять его обратно в тюрьму.

– Позвоните Горбу, – сказал он, – и посмотрим, можно ли как-то это решить.

Горб не был ярым сторонником формальностей.

– Хорошо, Кривицкий, – сказал он. – Мы сделаем исключение. Я позвоню коменданту и скажу ему, что вы сами отправите Дедушка обратно в камеру.

Когда Кедров ушел, Дедушок немного расслабился. Указав на папку с делом, он сказал равнодушно, будто бы она и не имела к нему никакого отношения:

– Вы читали это?

Я ответил, что да.

– Ну и что вы об этом думаете? – спросил он.

В моем положении я мог дать только один ответ.

– Вы ведь дали признание, правда? – сказал я.

– Да, дал.

Затем Дедушок попросил меня послать кого-то за чаем и бутербродами, и я с радостью сделал это. Вскоре мы оба забыли о цели моего визита. Он рассказал мне, что три или четыре дня ожидал посещения жены: ОГПУ иногда позволяет это как награду за хорошее поведение. Однако сейчас в свете его вызова в Москву он не думает, что сможет увидеть ее. Больше он не стал об этом говорить, а завистливо оглядел книжные полки Кедрова, заполненные интересной английской, немецкой, французской и русской литературой. Он вытащил несколько книг и жадно оглядел их. Я сказал ему, что попрошу Кедрова дать ему несколько штук. В четыре утра мы все еще не подошли к предмету нашей беседы. Дедушок отлично осознавал и свое, и мое положение. Он хорошо знал, что я в любой момент могу оказаться на его месте, а потому не разыгрывал из себя мученика. Эти несколько часов, проведенные с кем-то из внешнего мира, были для него слишком ценны, чтобы жаловаться на судьбу. Я обещал ему сказать руководству ОГПУ, что я не закончил свой допрос и хотел бы вернуться к нему следующей ночью. Прямо перед рассветом я позвонил коменданту и попросил охрану для сопровождения Дедушка в его камеру. Как всегда, все всё перепутали. На дежурстве был новый комендант. Он поднял страшную суматоху и в конце концов разбудил Горба.