Читать книгу "Эта тварь неизвестной природы - Сергей Жарковский"

– Нет, к сожалению.

– И понятно, почему. Трекеры не любят их показывать. Хотя их довольно много, я лично видел три очень хороших. Тут нужны особые отношения.

– Расскажите, пожалуйста.

– Пожалуйста. В общем, есть такое место в тридцати земных километрах от Капустина, в сторону Казашского угла.

– Казахского.

– Казашского. Не путайте, Симеон, морду не набьют, но уважать не станут. Этот район сейчас подрастянуло, там с девяносто четвёртого развалились несколько западен на несколько сотен кэмэ в каждой, но пройти к «Шекспиру» можно и сейчас при желании. Значит, «рапидшар». Представьте, вы презерватив водой налили и на землю его положили. Получилась у вас такая здоровенная круглая лепёшка, как голова сыру. Размером… Ну, с цирковую арену, чуть больше, чуть меньше. К созревшему «рапидшару» непременно лепятся со всех сторон гитики, так что подойти вплотную можно только с одной стороны. Мы на сегодняшний день знаем четыре «рапидшара», это правило для всех общее, кроме «Шекспира»… «Шекспир» – отвязанная гитика. Есть «Чёрный рапидшар», прямо на плацу Старой Двойки, есть «Пустой» немного не доходя Ахрёмино, и у самого Эльтона есть «Эльбрус». Очень красивый.

– Но мы про «Шекспира».

– Но мы про «Шекспира». Я не зря сравниваю с презервативом. Оболочка мягкая, пальцем продавливается, но палец отпустишь – ни следа не остаётся. И внутри «Шекспира» – кусок рая. Серьёзно. Кусок рая. Объёмный кусок некоего водоёма, то ли пруд, то ли озерцо маленькое, а может быть, речная заводь, за деревьями непонятно. И пляж к водоёму приложен. А на нём два человека.

– Живые люди?

– Вы слушайте. Юноша и девушка. Лет шестнадцати. Вот, ей-богу, Семён, не могу про них сказать иначе: именно юноша и именно девушка. Чистые, незамутнённые, свежие, прекрасные, влюблённые, вот только такие слова, и самый тупой ходила иначе не скажет про них, пока в словаре не посмотрит. Через «Шекспира» сейчас проходят два общих трека, «Отлогое – Бетонка» и «Угол – Старая Двойка – Аэродром», остальные отвалились. И по отношению к обоим «рапидшар» расположен так, что ребята эти, внутри, видны только с одной точки. Как бы чуть с пригорка вид, пляж как бы ниже тебя, и ребята видны со спин, с дуги всего метра в метра в четыре. И они неподвижны, как объёмная фотография. Беда всегда умеет выбрать момент, когда спустить курок, знаете ли. Ну а тут, если продолжать аналогию, тут затвор спущен, фотоаппарата. Простите мне капельку поэзии, хорошо? И глупую улыбку простите, я ведь тоже человек. Но это очень красиво. Понимаете, там, в этом презервативе, всё таким светом, такой любовью, таким раем наполнено… Там царство, благоденствие, сияние жаркого, ослепительного, безмятежного… полудня. Под сенью древ. Этот, значит, юноша сидит на пушистой, мягкой изумрудной травке перед песчаной полосой пляжика… Разоблачается. У него майка на голове с какой-то надписью и номером, он её, стало быть, стягивает. Красные плавки. Рядом надувной матрасик ненадутый, просто расстеленный, и… чёрт, даже какая-то медовая, а не просто жёлтая, плетёная такая корзинка рядом. А из корзины, из-под крышки, торчит горлышко бутылки. Очень трогательно. Корзинка квадратная, не наша. И маленький красный швейцарский ножик с раскрытым штопором на матрасике. Там всё видно, от стенки «рапидшара» до всего парня пять-шесть метров…

– А девушка?

– Что? А девушка, трекеры прозвали её Джульеттой, входит в воду.

– И что?

– И всё, Шугпшуйц! Попросите своего Бармена показать вам окнографию.

– Но пуля-то здесь…

– Не перебивайте тогда. Видите же, слова ищу, без мата трудно. Понимаете, Матушка схватила её так, что поза поразительно… изящна. Фу. Пребывает в веках как… Как сама, блядь, чистота и непорочность! Особенно наше мужичьё её ручки умиляют. Они так запястьями прижаты к бёдрам, с отставленными ладошками. И ещё и пальчики отдельно отставлены. На левом мизинчике у неё колечко, должно быть серебряное. В воду она буквально на два шага вошла, но там, видимо, глубоко, и ей уже выше коленей. Тут ещё и щёлкнуло… Русые шёлковые волосы, блестящие, до самой попы, а на попе такие трогательные, не купальные, а кружевные розовые трусики с надписью, арочкой такой. «Lucky Friday», мама моя!

– Ох.

– И больше ничего, ничего, совсем ничего нет. И такое… такое доверие в ней, такая… эх! Лет ей четырнадцать, и мальчишка не старше. Солнце над пляжем в зените, ни единой тени, всё сверкает, и Джульетта, и вода, и трава, и песок, и проволока на горлышке бутылки, и нет ощущения давящей, нашей этой жары… и комаров нет, прямо чувствуется! Как будто надо всем этим райские арфы играют. «What A Wonderful World», блин. И сияющие синие с золотом стрекозы тут и там. И ни облачка на небе, понял, но одно облачко всё-таки есть. Там небольшой такой, с цветами, экзотический какой-то кустик рядом с парнем, с другой стороны, такой тоже райский, изумрудный, вот на нём и облачко. Белое, белоснежное платьице. Ситцевое, по-моему.

– Ох.

– Знаете, Семён, трекеры, бывает, у «Шекспира» часами сидят. Понимаете? Не пялятся. Не зырят. Не пасут. Не сеанс выхватывают. Внимают, понимаете? Иногда специально выходят к нему. Туда и обратно. Понимаете?

– Ох, похоже, уже понимаю. Серьёзно… А пуля?

– Не просто пуля. У неё имя есть. Пуля Пидораса. Её первым заметил, говорят, Гриня Платонихин. Трекеры на него сначала грешили, что это он выстрелил, с него станется, но он как-то… как-то доказал, что ли, что это не он, что даже он не смог бы такой пакости совершить… Да и по глубине выстрела, знаете, похоже, вряд ли он «Шекспира» обнаружил и два-три года скрывал. Он же один никогда не выходит… Да, скорей всего, так он и обосновал, мне только что пришло в голову.

– По глубине выстрела?

– Ну да, как ещё сказать-то. Какая-то сволочь выстрелила Джульетте в голову. Это несложно определить, место, откуда стреляли, только так определяется. Там же всего несколько шагов сектор обзора туда-сюда вплотную к оболочке, как ни ходи вокруг, говорю же. «Шекспир» как бы с тобой вместе поворачивается, а если несколько человек сразу ходят – инсульт некоторые получали от головокружения… Пуля, в общем, вошла в «рапидшар», и всё ещё летит. Как лётчик Антипов. И пуля нестандартная для Зоны, «пятёрочка», пять сорок пять. Старинная пуля, не позже восемьдесят девятого года… Искали ублюдка всем обществом, и всегда искать будут. Сразу, знаете, никто не похвастался, ни спьяну, ни по глупости, ну а потом, позже, никто бы и не признался бы уже, когда молва пошла. Скорее всего, самое вероятное, паскуду сама Матушка прибрала невдолге после его шутки стрельнуть в голову нашей Джульетте… Прибрала его Матушка, как мы тут, бедованы говорим, и даже сама смерть забыла его имя. А вот пуля, пуля имя получила.

– Это.

– Да. Это… И вот с тех пор каждый ходила, проходя мимо «Шекспира», полагает себя обязанным в Пулю стрельнуть, с таким расчётом, чтобы сбить её. Чтобы, когда и если, когда-то, где-то, в каких-то мирах или временах «рапидшар» лопнет. Там на сегодняшний день пуль сто пятьдесят слева висит. Только слева там можно стрелять, чтобы не задеть ни Джульетту, ни её парня. Бьют, разумеется, не прямо в пулю, а с упреждением. Парень, конечно, оглохнет, когда Беда скажет «отомри», но а что делать? Больше одного разу на человека стрелять сейчас не принято, там уже толчея, очередь образовалась… И вид испорчен, но, Семён, с этой стороны стекла ни один, даже самый грязный и упорный смаглер, даже и помыслить не может, чтоб мимо пройти и не попытаться спасти эту красоту. Понимаете? Алтарь, настоящий алтарь. И очень… такой… истинно Зоновский. С любовью, стрельбой и попыткой спастись от смерти.