Читать книгу "Чужие деньги - Фридрих Незнанский"

«Ничего, — успокоила себя Галя, — переживем».

Вечерние пироги казались единственной отдушиной за весь долгий бестолковый день. Но стоило их слепить (начинкой послужила вчерашняя вареная картошка) и поставить в грязную, черную, но работающую духовку кухонной плиты, в коридоре общежития раздался скрежет ключа и вслед за тем — стук каблуков Иры, отряхивающей сапоги, прежде чем войти. Галя немедленно ретировалась, предоставляя соседке, как всегда, право на безраздельное владение кухней, если ей того хочется, и надеясь, что к тому времени, как придет время вынимать пироги из духовки, Ирино пребывание в этой части квартиры закончится. Не тут-то было! Владение кухней Ира понимала именно как безраздельное, компромиссов она не признавала и обосновалась на кухне, она прикрыла кухонную, матовым стеклом забранную дверь за собой и какие-то звуки там издавала, вроде как бы певуче сама с собой разговаривала. Изредка монолог становился отчетливее, в нем вырисовывалось что-то близкое к «Сережа, Сережа, как же так, как же так»… А время не стояло на месте, и в Галину комнату начинал уже заползать сытный теплый запашок, становящийся все настойчивее и гуще, грозящий вот-вот перейти в горелый чад, и прощай тогда тесто, прощай вчерашняя картошка, годная для съедения, и Галя осмелилась совершить решительный шаг. Этот шаг она сделала на кухню, распахнув дверь, и остановилась от изумления и неловкости. Ира, ее неуживчивая, скандальная соседка, вздрагивала, низко склонясь над столом. По сморщенному красному лицу катились слезы, на покрывавшей стол клетчатой клеенке образовалась заметная лужица.

— Чего надо? — сердито вскрикнула Ира, вытирая кулаком правый глаз, в то время как левый уперся в Галю с пламенным негодованием. — А тебе-то чего от меня надо?

Галя обычно болезненно воспринимала любую грубость, особенно от этой чужой и безразличной девушки, но сейчас обижаться, если бы она и захотела, не получилось бы. Плачущее лицо приобрело жалобную некрасивость, у белых волос проступали черные корни, на плече яркого малинового свитера образовалась невидимая Ире, но замеченная сейчас Галей дырочка — все такое беззащитное, уязвимое… Галя спокойно подошла к плите, выключила духовку (точно успела!) и обернулась к Ире:

— Ир, может, ты есть хочешь? У меня пироги поспели…

— Пироги! — с первобытным отчаянием выкрикнула Ира. — У человека жизнь рушится, а ему пироги предлагают! Всякие дуры толстые, приезжие!

— Ты ж сама приезжая, — спокойно, не повышая голоса, указала на очевидность Галя. — Мы с тобой обе приезжие. Что ж мы будем друг на друга орать?

Теперь Ира протерла оба глаза кулаками от слез, после чего уставилась на Галю — с удивлением и каким-то новым, ранее не отмеченным чувством.

— Да, — признала она. — Ты права. Обе мы дуры приезжие. Сами виноваты. Понаехали зачем-то в Москву. Думали, в поисках счастья, а оказывается, затем, чтоб москвичи тут о нас нош вытирали.

— Ир, тебя кто-то обидел?

— Вроде того. Хотя нет… наверное, сама виновата… а в общем… Галь, а пироги — это ты серьезно предлагала? Тогда знаешь что: давай я поставлю чай. Или кофе растворимый у меня есть, «Нескафе», хочешь?

Пирога удались в самый раз, правда, корочка чересчур затвердела, но домашний теплый дух с лихвой возместил такие мелочи, и под хорошо пропеченное тесто с картофельной начинкой и под растворимый кофе замечательно пошла история Ириных московских терзаний.

Еще с первого дня своего пребывания в муровском общежитии Галя втихомолку ломала голову: как связана Ира с милицией? Оказалось, связь весьма косвенная и прихотливая: Ира — бывшая жена приезжего милиционера, который пошел на повышение и по пути служебного роста подобрал себе новую подругу. Прежнюю подругу милицейской жизни из общежития, едва не ставшего их семейным гнездышком, не вытурили, но предупредили, что с января следующего года придется съезжать. Регистрация тоже кончается; а на той работе в торговле, которой она сейчас занимается, неизвестно, продлят ли. И домой возвращаться не хочется, и остаться в Москве возможности нет. Разъяренная мужским предательством и работой, приносящей копейки, Ира решила: как со мной, так и я! Пыталась подцепить богатого женишка. Авантюра обернулась хуже некуда: любовник, сын строгих московских родителей, водил в милицейское общежитие своих приятелей, устраивал пьянки и дебоши, так что на Иру уже дважды жаловались коменданту. Ира все терпела — не из-за квартиры и прописки, потому что чем дальше, тем отчетливее понимала, что московские родители ее не примут; просто привязалась к этому Сереже никчемушному… если хотите, полюбила. А он ей сказал, что она корыстная, что она обманом хотела забеременеть, чтобы он женился на ней… Сережа! Сережа! Ну и кто ты после этого, как не скотина?

— Не расстраивайся, Ирка! — просила ее Галя. — Ты думаешь, москвичи счастливо живут? Я тебе, если хочешь, расскажу анекдот из жизни про одну москвичку. И красивая она, и умная, и образованная, и все у нее, казалось бы, есть: квартира, двое детенышей, муж для тела и любовник для души. А так получалось, что чем больше у нее всего было, тем меньше у нее было счастья…

И, поддерживая наметившиеся добрососедские отношения, поведала печальную историю Валентины, преодолевая подспудный скулеж собственной совести: «Не полагается, Галина, ох не полагается следователям рассказывать о подследственных. Профессиональная этика не велит».

«Но я же косвенно, — легко оправдалась перед совестью Галя. — Не называя имен. А если не называя, тогда корректно».

После пирогов с чаем на радостях пошли в Ирину комнату, смотреть телевизор, который ей оставил муж.

— Сегодня Сергей Свечников был назначен президентом нефтяной компании «Российская нефть», — объявили по телевизору…

29

Питер Реддвей только что покинул бассейн на своей вилле и вытирал жестким белым полотенцем необъятную спину и отвисающую, как у женщины, грудь, поросшую седыми волосами. Бывший заместитель директора ЦРУ самодовольно полагал, что сохраняет отличную физическую форму. Правда, справедливости ради, он признает, что по сравнению с временем ухода на пенсию прибавил килограммов пять, причем не за счет мышц… Питер любовно и критически погладил выпуклый живот, нависающий над резинкой красных плавок. Что ж, когда-нибудь это должно было случиться. Нет на земле человека, который посмел бы сделать ему замечание по этому поводу: он больше не принадлежит Конторе. Он принадлежит дочерям, внукам и, конечно, Марсии, которая любит его вне зависимости от толщины подкожножирового слоя вокруг пупка. Марсия утверждает, что ее возлюбленный остался точно таким же, как в молодости: круглое, излучающее приветливость лицо, маленькие глаза, глядящие на мир с выражением легкой иронии, сияющая белозубая улыбка. Между двумя верхними передними зубами — щель, так и не подвергшаяся влиянию стоматологов, придававшая улыбке ранимость. Эта внешность вводила в заблуждение многих; различие между внешним добродушием, как бы говорящим, что экспансивного толстяка Реддвея нельзя принимать всерьез, и жестким напористым способом ведения дел было столь разительным, что многих субъектов, не проявивших должной проницательности, лишало дара речи… Но для Марсии суть и маска совпадали. В кругу семьи Питер Реддвей позвонил себе быть таким, каким казался: добродушным, милым, ранимым. Ведь на самом деле (и в этом заключался еще один секрет) именно такова была его суть. А жесткость и напористость — всего лишь знаки профессии. Теперь, на пенсии, с ними можно расстаться. Прощай, ЦРУ!