Читать книгу "Игра с огнем - Тесс Герритсен"

Ему хватало собственных кошмаров.

Крики в камере номер один стали столь пронзительными, что Лоренцо закрыл уши ладонями, спасаясь от жутких звуков. Он все сильнее зажимал уши, пока вопли не стихли; остались только удары его сердца. Когда он наконец отважился отнять руки от головы, то услышал знакомые звуки: заскрипела дверь камеры, а потом во двор поволокли тело заключенного.

Лоренцо знал конечный пункт назначения.

Три месяца назад в здании напротив их тюремного корпуса начались строительные работы. Хотя ему и советовали ничего не видеть и ничего не слышать, Лоренцо не мог ослепнуть настолько, чтобы не замечать грузовиков, завозивших материалы через лагерные ворота. Он не мог не заметить бригады строителей из Берлина во главе с немецким архитектором, который неустанно бродил по лагерю, отдавая распоряжения. Сначала никто из музыкантов не знал, что строят внутри здания напротив. Лоренцо полагал, там возводят еще один тюремный блок для размещения новых задержанных. Каждый день поезда привозили множество мужчин, женщин и детей, и их иногда просто загоняли на открытый двор, где они, дрожа от холода, ждали поезда, который отвезет их на север. Да, новый тюремный блок – в этом был смысл.

Потом среди заключенных, которые носили кирпичи и цемент в новое сооружение без окон, пошли слухи. Они видели подземный туннель, ведущий к вытяжной трубе. Нет, там строят не новый тюремный блок, сказали они Лоренцо. Что-то другое. Сооружение, о назначении которого они могли только догадываться.

Одним холодным апрельским утром Лоренцо впервые увидел дым, курящийся из трубы.

На следующий день заключенных, работавших прежде внутри здания и рассказавших Лоренцо о том, что они видели внутри, вывели из их блока. Они так и не вернулись. На следующее утро из трубы валил дым с характерным всепроникающим запахом. Он въедался в одежду и волосы, застревал в горле и носу, попадал в легкие. Как заключенные, так и охранники по необходимости вдыхали смерть.

«Ничего не видеть. Ничего не слышать. Помалкивать. И тогда у тебя будет шанс выжить».

Все затыкали уши, спасаясь от криков из камеры номер один и от грома расстрельной команды. Но от одного звука никто не мог спастись, звука столь ужасающего, что даже охранники морщились. Некоторые из тех, кого доставляли к печам, не были мертвы, они просто потеряли сознание в предчувствии роковой пули или удара, и их зашвыривали в огонь живыми. Солдаты вжимали в пол педаль газа своих грузовиков или злили собак, чтобы те лаяли, но все это не могло перекрыть вопли, доносившиеся время от времени из чудовища, изрыгающего дым.

Чтобы заглушить агонию умирающих, маленькому оркестру Сан-Саббы приказывали играть во дворе.

И потому каждое утро Лоренцо и его ансамбль покорно собирали инструменты с пюпитрами и выходили из блока. Он потерял счет неделям, прошедшим со дня его прибытия, но в последний месяц отметил, как постепенно зазеленел плющ, ползущий по стенам зданий, а несколько недель назад увидел крохотные белые цветочки, пробившиеся в щелях между камнями. Даже в Сан-Саббу пришла весна. Лоренцо представил дикие цветы, расцветающие за стенами и колючей проволокой, и затосковал по запаху земли, травы и деревьев. Но здесь, в лагере, стояла лишь вонь выхлопных газов, сточных вод и дыма из трубы крематория.

С рассвета из-за стен без конца доносились выстрелы, и теперь в лагерь въехал первый грузовик, набитый урожаем утренней пальбы.

– Дрова подвезли, – сообщил итальянский полковник, когда машина заехала во двор для разгрузки.

За стенами снова раздались выстрелы, и он обратился к оркестру:

– Ну, чего вы ждете? Начинайте!

Музыканты не играли спокойные менуэты или безмятежные пьесы, потому что не развлечение было их целью. Они играли, чтобы заглушить и отвлечь, а для этого требовались громкие марши или танцевальная музыка, исполняемая максимально громко. Они играли, а итальянский полковник вышагивал по двору, требуя, чтобы его музыканты играли громче! Громче!

– Не просто форте, а фортиссимо! Больше барабанов, больше меди!

Ревела валторна, и бил барабан. Четыре струнника пилили своими смычками со всей силы, пока руки у них не начинали дрожать, но все равно громкости не хватало. Никакой громкости не хватало, чтобы скрыть ужас, творившийся в здании с трубой.

Первая машина уехала, через ворота вкатилась вторая, перегруженная, – ее кузов чуть не лежал на осях. Она прогромыхала по двору, часть груза вывалилась через полотняный карман и с тошнотворным стуком ударилась о камни.

Лоренцо уставился на простреленный череп, обнаженные конечности, изнуренную плоть. Дрова для печи. Валторна неожиданно смолкла, но барабан продолжал бить. Изможденный труп не отвлек от игры Шломо. Бодро наигрывали и струнные, хотя смычок Лоренцо дрожал и выдавал фальшивые ноты: ужас почти парализовал пальцы, когда он увидел то, что лежит у его ног.

– Играй! – Полковник отвесил валторнисту подзатыльник. – Я тебе приказываю: играй!

Несколько пробных продувок, и Карло удалось восстановить дыхание, и теперь они все снова заиграли, но недостаточно громко – полковнику не понравилось. Он ходил перед ними, требуя:

– Форте, форте, форте!

Лоренцо сильнее ударил смычком по струнам и попытался сосредоточиться на нотах, но труп смотрел на него, и музыкант видел, что у покойника зеленые глаза.

Из кабины грузовика выпрыгнули солдаты, чтобы подобрать выпавший груз. Один из солдат швырнул на землю недокуренную сигарету, растоптал ее подошвой, наклонился и ухватил мертвеца за щиколотки. Его напарник взялся за запястья, они вдвоем раскачали тело и забросили в кузов, словно мешок с мукой. Мертвец, выпавший из машины, даже не заставил их прервать разговор. Да и с какой стати, когда множество машин, подобных той, на которой ехали они, день за днем въезжали в ворота все с тем же страшным грузом. Мясник, разрубающий туши, не думает о нежных овечках, он видит только мясо. Точно так же солдаты, ежедневно привозившие все новые и новые тела, видели в них лишь топливо для печей.

И все время играл маленький оркестр Сан-Саббы. Под рев грузовиков, собачий лай и стаккато далеких выстрелов. Под крики из печей. Самое главное – под крики. Они играли, пока крики не стихали наконец, пока разгруженные машины не уезжали, пока из трубы не переставал валить зловонный дым. Они играли, чтобы не слышать, не думать, не чувствовать, сосредотачивались на музыке, только на музыке. Держать темп! Играть вместе! Мы играем чисто? Не думать о том, что происходит в здании напротив. Смотреть в ноты, держать смычок на струнах.

А когда дневная пытка заканчивалась, когда музыкантам наконец разрешали опустить руки, у них не оставалось сил, чтобы подняться со стульев. Они сидели, опустив инструменты, склонив головы, пока охранники не прогоняли их. Они поднимались на ноги и молча шли в свою камеру. Инструменты уже отговорили за них, и у узников не оставалось слов.

До ночи, лежа на своих койках, окутанные полутьмой, они говорили о музыке. О чем бы ни заходил разговор, он всегда возвращался к музыке.